Лидия Алексеева - Горькое счастье - Собрание сочинений

Расскажи, что почувствовать мог
В час, когда подплыла величаво,
Словно каменный теплый цветок,
Золотая вечерняя гавань;

И еще, если можешь, скажи —
Если есть этим мигам названье, —
Как ты мог, как ты мог пережить
Смертоносное счастье свиданья?

Ударом срезана стена —
И дом торчит открытой сценой
Для улицы, где — тишина
Под ровно воющей сиреной.
Отбой… Но лестница назад –
Лежит внизу кирпичной грудой,
И строго воспрещен возврат
Наверх, в ушедшее, отсюда.
Смотри, на третьем этаже,
Вся розовая, как в Помпее
Раскрыта комната — уже
Не смеющая быть моею.
В сквозные окна льется свет,
Стоит на полке том Шекспира,
И на стене висит портрет
И смотрит из былого мира.
Мне не войти туда, как встарь,
И не поправить коврик смятый,
Не посмотреть на календарь
С остановившеюся датой.
…А здесь, внизу, под кирпичом,
В сору стекла, цемента, пыли,
Квадратный детский башмачок,
Который ангелы забыли..

Твердый угол чемодана.
Пальцы в рукава.
Крепкой дробью барабанной
Бьется голова.

И, колес внимая бреду,
Вытканному тьмой,
Я опять куда-то еду —
Только не домой.

«Прочь от цели, прочь от цели», —
Мне бормочет бред…
Дни, века, года, недели?..
Сроков больше нет.

Ветер мусор несет по Бродвею. Дрожит негритенок
И сосет почерневший на пыльном морозе банан.
Веет ветер с Гудзона — и мечутся чайки, и тонок
Над свинцовой рекой океанский соленый туман.

В нем прошел пароход заржавелый, мечтая о доке,
Взбил недолгую пену усталой и круглой кормой…
Вот неоновый бар— апельсиново светятся соки.
Мальчик в клетчатой блузе вприпрыжку несется домой.

На киоске газеты кричат чернотой заголовка
О разводе актрисы – и шепчут, что сдали Китай…
А в окне небоскреба булавочной смотрит головкой
Кто-то верящий в мир, демократию, будущий рай.

Подводным светом голубеют бары,
То вспыхнет пурпуром, то гаснет вход,
А ветер, подметая тротуары,
Поземку черной копоти несет.

И, глядя сквозь мерцающие двери
В тепло, и свет, и молодость свою,
Уснул бродяга в облетевшем сквере,
Скользнув лицом на темную скамью.

Над двором, прямоугольной бездной,
Тусклый дом безрадостно возник,
Перечеркнут лестницей железной,
Словно неудачный черновик.

Но за мутью всех незрячих окон,
Слой над слоем и из года в год,
Кто-то вьет свой человечий кокон,
Кто-то плачет, курит и поет.

Чье-то сердце там упрямо бьется,
Чьи-то в копоти цветут мечты…
А на дне бетонного колодца
Бродят одичалые коты.

Забытая газета под скамьей;
Ее листает перелетный ветер,
Чуть шелестнув передовой.
Что ветру в человеческой газете?

Шныряет белка в легкой скорлупе,
Напрасно ищет съеденные зерна, –
А я одна бреду в чужой толпе,
Ища, как белка, тщетно и упорно.

И думаю – быть может, я слепа?
Быть может, это братья, а не тени?
Но прошлого сухая скорлупа
Хрустит в ответ, хрустит листом осенним.

Дыханьем пью твой ветер, высота,
Что облаков касается крылами…
Здесь так прозрачное солнечное пламя,
А тишина блаженна и чиста.

Лишь медный колокольчик иногда
Бренчит внизу переходящим звоном,
Там, по уступам, по зеленым склонам,
Где ползают далекие стада.

А здесь, у солнцем выбеленных пней,
Где низки травы и цветы их дики, –
Коралловые бусинки брусники
В ладони собираются моей.

И, как монах, что шепчет древний стих,
Роняя четки струйкою янтарной, –
С молитвою простой и благодарной
Тебе, Господь, я посвящаю их!

Вот сливочные, длинные – по склонам
Повержены, разделаны стволы, –
И пахнет кедром, ладаном, лимоном
Роса светло сочащейся смолы.

К земле любимой, каменисто-бурой,
В последний раз припали тяжело…
От содранной коры – от снятой шкуры –
Идет живое, древнее тепло.