Лидия Алексеева - Горькое счастье - Собрание сочинений

И вот легла — крутой и пестрой грудой, —
Вся в бурых листьях и в щетине хвойной, –
А в мертвых льдинках солнечное чудо
Сияет влажно, весело и знойно.

В Кайзертале синеют пролески,
Воздух свежим теплом напоен,
И кудрявится в солнечном блеске
Весь от вереска розовый склон.

Все дела с их земною корыстью
Позабуду — и слышится мне:
Шепчет ветер сквозь бурые листья
О желанной и близкой весне.

И том же, упавший с разбега,
Ручеек над ущельем поет,
И над серыми пятнами снега
Первой бабочки пьяный полет.

Я в лесную часовню зашла помолиться
И неловко присела на твердой скамье.
В голых буках звенели весенние птицы,
Бились хрупкие льдинки в холодном ручье.

Я сказать ничего не сумела Мадонне,
Подошла — и забыла святые слова, —
Но подснежник, что вянул на теплой ладони,
Положила у гипсовых ног в кружева, —

Весь зеленый и белый, с оранжевым глазом,
Удивленно расцветший над черным ручьем.
Пусть заменит он Ей своим светлым рассказом
Неумелую повесть о счастье моем.

Оттаяла горная тропка,
Но лес еще светел и пуст,
Желтеет сережками робко
Прозрачный ореховый куст.

Крадусь — и боюсь оступиться,
Глотаю взволнованный вздох:
Как ярок под козьим копытцем
На солнце дымящийся мох!

Вот чуткая дрогнула шея,
Глядит широко, не дыша…
Чуть пепельных веток рыжее,
Как горный цветок — хороша.

Мгновенье — метнулся летящий
Стрелою из лука прыжок,
Провеял по солнечной чаще
Точеных копыт топоток…

Как взгляд ее теплый и дикий
Раскрылся в смертельной игре.
…Оглоданный кустик черники.
Шерстинки на грубой коре.

Клок облака в ущелье, на рассвете
И розовое солнце поутру.
Избушка над обрывом. Чистый ветер.
И зыбкий блеск березок на ветру.

Здесь отдохну – на солнечном пороге
Чужой избушки, и пойду опять
Во мшистом сумраке лесной дороги
Мои грибы и песни собирать.

Там, внизу, в городке счастливом
В полдень молятся колокола…
Здесь ползут по жарким обрывам
Сосен бронзовые тела,
Извиваясь в змеиной хватке,
Повисая над крутизной.
Я на вересковой площадке
Под такую сижу сосной.
Рядом – рыхлый и теплый конус –
Муравейник под солнцем спит,
Но тихонько рукой дотронусь –
Словно шелком зашелестит;
И, вскипая, как бисер черный,
В битву ринутся муравьи —
Побегут щекоткой проворной
И вопьются в пальцы мои.
Я разгневанных осторожно
С пальцев на землю отряхну.
Надо знать, под какую можно
На горе садиться сосну
И что в древнем лесном законе
Человек — самый страшный зверь…
Долго будут пахнуть ладони
Муравьиным спиртом теперь.

Там, где бурый пень, как медведица,
На малинник теплый забрел,
В низком ельнике нежно светится
Черновато-молочный ствол.

А из наста хвой смугло-розовых,
Гладко слежанных зимним сном,
Встал на цыпочки подберезовик,
Словно пойманный солнцем гном.

После грозы, разразившейся днем,
Чистая звездная ночь за окном.
Капли, срываясь, лепечут в саду…
Я по грибы на рассвете пойду, —
Влажной тропинкой, в сырой тишине,
С облаком, спящим на сизой сосне.
Где у часовни под липой скамья,
Весело встретимся — солнце и я.
В первом тепле на скамье отдохну —
Облако тихо покинет сосну,
К легкой и новой плывя синеве.
А на опушке, в блестящей траве,
За ночь пробьется в зеленую брешь
Рыжик — молочно-оранжев и свеж.
Капля во впадине шляпки легла —
Так маслянисто и нежно кругла…
Пальцы зарою в сырую траву —
Ножку нащупаю, выну, сорву
И приложу осторожно к губам,
Солнцу смеясь, и земле, и грибам!

Весь лес дымится, капая, шурша,
Сквозя струящимися облаками.
Ручей, с горы навстречу мне спеша,
Промыл тропинки выщербленный камень.

И грохотом сорвался водопад,
Плеща по скалам влажной, белой пылью…
Промокший лес так пасмурно-мохнат,
Весь напоен грибной пахучей гнилью.