Павел Лукницкий - Памир без легенд (рассказы и повести)

Их было трое, на хороших конях. Они возвращались на погранзаставу в Суфи-Курган. Иногда они проходили только по полтора километра в день. Лошади проваливались в снегу, бились и задыхались. Пограничники задыхались тоже, но вытаскивали лошадей и ехали дальше. У них был хороший запас сахара, сухарей и консервов, У них были саратовская махорка и спички. Больше ничего им не требовалось. На ночь они зарывались в снег и спали по очереди. Из вихрей бурана, из припавшего. к земле облака в ночной темноте к ним могли подойти волки, барсы и басмачи. По утрам бойцы вставали и ехали дальше. Ветер продувал их тулупы насквозь. Они с бою, держась за хвосты лошадей, взяли перевал Шарт-Даван. Здесь высота была около четырех километров. Спускаясь с перевала, они постепенно встречали весну. Весна росла с каждым часом. Через день будет лето. Кони приободрились, выходя на склоны, где стремена цепляли ветви арчи, где в полпальца ростом зеленела трава. Завтра пограничники въедут во двор заставы.

О чем говорили они--я не знаю. Вероятно, о том, что скоро оканчивается их срок, и они вернутся в родные колхозы и расскажут женам об этих горах. И, вероятно, они усмехались с гордостью.

В узком ущелье шумела перепадами белесой воды река. Солнце накалило камни ущелий. Пограничники сняли брезентовые плащи и тулупы. С каждым часом они ехали все веселей.

Но в узком ущелье послышался клич басмачей, и со стен вниз разом посыпались пули. Пограничники помчались, отстреливаясь на скаку. Кони знали, что значит винтовочный треск. Коням не нужно было оглаживать шеи. Они вынесли пограничников из ущелья, но тут вся банда остервенело рванулась на них.

Что чувствовали, что думали пограничники,--этого, собственно, никто не знает. Вероятно, осадили коней, и оглянулись. Поняли, что отступления нет, побледнели и замешкались на секунду. И, должно быть, не осознали, что вот это и называется страхом. Но у бойцов сильнее страха действуют досада и злоба. Они прорываются в одном каком-нибудь слове:

-- Даешь!..

И нерешительность обрывается. Пограничники выхватывают клинки и мчатся навстречу банде.

-- Даешь! -- И клинки хрустят по головам и плечам.

-- Даешь!--И басмачи расступаются...

А может быть, пограничники врубились в орду без единого слова, со сжатыми плотно губами, с лицами тяжелее камня? Не знаю. Знаю только, что в банде было не меньше двухсот басмачей и что пограничники прорвались на вершину ближайшей горы.

Этих пограничников банда взяла в кольцо. Пограничники спешились и залегли на вершине. Здесь было два больших камня, и между камнями пограничники спрятали лошадей. Прилегли за камнями и защелкали затворами быстро и механически точно. Басмачи падали с лошадей. Воя по-волчьи, басмачи кидались к вершине и умолкали, в тишине уносясь обратно, перекидывая через луку убитых. Пограничники работали методично. Тогда началась осада, и басмачи не жалели патронов. Много раз они предлагали пограничникам сдаться. Пограничники отвечали пулями. Так прошел день. А к вечеру у пограничников не осталось патронов. Жалобно ржала раненная в ключицу лошадь. Тогда пограничники поняли, что срок их кончается раньше, чем они думали. Басмачи опять нажимали на них. Пограничники сломали винтовки и, оголив клинки, бросились вниз. Выбора у них не было. Басмачи заняли склон. В гуще копыт, лошадиных морд и халатов пограничники бились клинками. Но басмачей было двести, и пограничников они взяли живыми.

Об этом позже рассказали нам сдавшиеся басмачи.

3

Мы вернулись в.казарму. Пограничники расходились. Я слышал разговоры об убитых и их женах.

-- Самые лучшие бойцы были! -- с горечью сказал Любченко, теребя угол газеты, покрывавшей стол в комнате комсостава.

А Топорашев зажегся внезапной злобой:

-- Ну и мерзавцы же!.. А еще их жалеть и не трогать!.. Всех бы их, басмачей, под один пулемет!.. Вот они что с нашими делают!

-- Ладно! -- оборвал его Черноусов,-- Молчи. Не зуди. И без тебя тошно.

-- Чего там "замолчи"? Теперь сам видишь, как с ними миром? Вот что получается. За что наших убили?!

-- За что... За то, что еще революция продолжается... Сам знаешь. Без жертв не обходится. А ты не скули. Может, сам таким завтра будешь. Скулить нечего.

-- Да я и не скулю! -- горячо возразил Топорашев.-- А только злоба берет. Я не могу терпеть этого больше! Посылай меня завтра, я уж им покажу, гадам!

-- Вот потому-то я тебя и не пошлю. В руках себя держать надо. Не царские времена. Соображать надо... Ты думаешь, я сам могу спокойно смотреть на это? Ложись спать. Завтра поговоришь.