Николай Асеев - Лирень

Я был певцом и ученым,
Исследовал мирные дремы сил
Теперь я солдат и занят созвучьями грохота
Здесь страх нам щекочет каждый едва народившийся промысел
И умирает ребенком в дыму задыхаясь хохота.

И если забыты шестые чувства
За дней стекляшками тусклыми —
Вы будете знать одно лишь искусство:
Вцепиться в землю всеми мускулами.

А высадив судеб оконницы
На край крутой вселенской пропасти
Мы тащим, тащим миров покойницу
За бронированные лопасти.

Не здесь ли сладко пахнет порох
И — десять солнц небесной олыби
И лакомо скользят на взорах
Сверкающие сталью голуби?

Смотрите: все слова осумашедшевели
Прикинулись мертвыми, но крикнули вдруг: Ура!
И мы из боя отошед шевелили
Изломанные кивера!

Позвольте! Эй вы! Да ведь сами же вы!
Слышите! Канта и Гегеля?
А теперь от ужаса замшевый
Валитесь как мертвая кегля!

И вообще, что вы можете предъявить умирая
Кроме паспорта и манжет?
Или вы может быть о кущах рая
Мечтаете тайком, как подобает ханже?

Пусть он сказал: «Мы будем оба там!»
Но каменный кремль ваш — игрушка
Его любая сдунет хоботом
Благовоспитанная пушка!
Право же пора изменить понятия
И занятия эти
И откуда у вас радость рокота
Какой живучий!
Я ведь, собственно доктор.

Не мучай!
Неужели в домах за хатами
В колясках, в песнях, на постелях
Не снова стали все солдатами
Одним ружьем в потемки целя.

Да что вы! Право же вы в пафосе.
Говорите как собственный корреспондент.
По-вашему теперь не правы все
Должны были таскать повсюду
Гражданских чувств сырую груду.

Там стороны света — все те же четыре
Одежды и ветры — все те же, все те же
Под выгибы танца, под ропот псалтыри
Вы будете сниться все реже и реже.

Когда как камень летит Россия
Не помнить чести, не мерять мести
Да что сильнее и что красивей
Когда как камень летит Россия!

Ну вот, ну вот у вас разжижение крови
Надо ее ссыворотить
Полно усы воротить
И хмурить брови.

В сто сорок солнц закат пылал
в июль катилось лето,
была жара,
жара плыла —
на даче было это.
Пригорок Пушкино горбил
Акуловой горою,
а низ горы —
деревней был,
кривился крыш корою.
А за деревнею —
дыра,
и в ту дыру, наверно,
спускалось солнце каждый раз,
медленно и верно.
А завтра
снова
мир залить
вставало солнце ало.
И, день за днем,
ужасно злить,
меня
вот это
стало.
И, так однажды разозлясь,
что в страхе все поблекло
в упор я крикнул солнцу:
«Слазь!
довольно шляться в пекло!»
Я крикнул солнцу:
«Дармоед!
занежен в облака ты.
а тут — не знай ни зим, ни лет,
сиди, рисуй плакаты!»
Я крикнул солнцу:
«Погоди!
послушай, златолобо
чем так,
без дела, заходить
ко мне
на чай зашло бы»,
Что я наделал!
Я погиб!
Ко мне,
по доброй воле,
само,
раскинув луч — шаги,
шагает солнце в поле.
Хочу испуг не показать —
и ретируюсь задом.
Уже в саду его глаза.
Уже проходит садом.
В окошки,
в двери,
в щель войдя,
валилась солнца масса,
ввалилось,
дух переведя,
заговорило басом:
«Гоню обратно я огни,
впервые с сотвореньм,
ты звал меня?
Чаи гони.
гони, поэт, варенье!»
Слеза из глаз у самого —
жара с ума сводила,
но я ему —
на самовар:
«Ну что-ж,
садись, светило!»
Чорт дернул дерзости мои
орать ему —
сконфужен
я сел на уголок скамьи,
боюсь — не вышло-б хуже!
Но странная из солнца ясь
струилась —
и степенность
забыв —
сижу, разговорясь
с светилом, постепенно.
Про то,
про это говорю,
что-де заела Роста,
а солнце:
«Ладно,
не горюй,
смотри на вещи просто!
А мне ты думаешь,
светить
легко?
— Поди, попробуй!
а вот идешь —
взялось идти,
идешь — и светишь в оба!»
Болтали так до темноты —
до бывшей ночи, то-есть.
Какая тьма уж тут!
на ты
мы с ним, совсем освоясь.
И скоро
дружбы не тая,
бью по плечу его я.
А солнце тоже:
«Ты да я,
нас, товарищ, двое!
Пойдем поэт,
взорим,
вспоем
у мира в сером хламе.
я буду солнце лить свое,
а ты — свое,
стихами».
Стена теней,
ночей тюрьма,
под солнц двустволкой пала
стихов и света кутерьма —
сияй, во что попало!
Устанет то, —
и хочет ночь
прилечь —
тупая сонница.
Вдруг — я
во всю светаю мочь —
и снова день трезвонится.
Светить всегда,
светить везде,
до дней последних донца,
светить —
и никаких гвоздей!
вот лозунг мой —
И солнца!