Демьян Бедный - Стихотворения

Нетрудно угадать, как первомайский день
Расписан был потом в газетах буржуазных.
Буржуи с нами вкусов разных:
Там, где нам — солнышко, для них — сплошная тень.

У батюшки Ипата
Водилися деньжата.
Конечно, дива тут особенного нет:
Поп намолил себе монет!
Однако же, когда забыли люди бога
И стали сундуки трясти у богачей,
Взяла попа тревога:
«Откроют, ироды, ларек мой без ключей!»
Решив добро свое припрятать повернее,
Поп, выбрав ночку потемнее,
Перетащил с деньгами ларь
В алтарь
И надпись на ларе искусно вывел мелом:
« Сей ларь — с Христовым телом ».
Но хитрый пономарь,
Пронюхав штуку эту
И выудивши всю поповскую монету,
Прибавил к надписи: «Несть божьих здесь телес!
Христос воскрес!»

Что пономарь был плут, я соглашусь не споря,
Плут обманул плута — так кто ж тут виноват?
Но я боюсь, чтоб поп Ипат
Не удавился с горя.

Годков тому примерно пять
Помещик некий в лес заехал погулять.
На козлах Филька красовался.
Такой-то парень — богатырь!
«Вишь, как тут заросло, а был совсем пустырь. —
Молодняком помещик любовался. —
Как, Филька, думаешь? Хорош молоднячок?
Вот розги где растут. Не взять ли нам пучок?
В острастку мужикам… на случай своеволья!»
«М-да! — Филька промычал, скосивши вбок глаза. —
М-да… розги — первый сорт…
Молоднячок… Лоза!..
Как в рост пойдут, ведь вот получатся дреколья!»

Какой же в басенке урок? Смешной вопрос.
Года всё шли да шли, — и молодняк подрос.

Дьячок Кирилл да поп Ипат
У старенькой купели
Под писк ребят Козлами пели.
Кто думал про детей, а батя — про отцов:
«Ужотко проучу я этих подлецов:
Довольно мне они, злодеи, насолили!
Церковный сенокос и поле поделили,
На требы таксу завели…
Приходится сидеть, как раку на мели:
Нет ни почету, ни доходу!»
С перекосившимся от злой усмешки ртом
Поп ребятишек в воду
Стал погружать гуртом:
«Во имя… отца… и сына… и святого духа…
Крещаются младенцы: Голиндуха…
Евпл… Хуздазад… Турвон…
Лупп… Кирса… Сакердон…
Ексакостудиан… Проскудия… Коздоя …»
Чрез полчаса В деревне шум стоял от ругани и воя.
Ермил накинулся на кума, на Сысоя:
«Кого же ты носил крестить: дитё аль пса?
Как допустил его назвать ты… Сакердоном?»
В другом конце сцепился Клим с Антоном:
«Как, ты сказал, зовут мальца?»
На куме не было лица.
«Эк… сам… — уставился бедняк убитым взглядом
На разъяренного отца. —
Как бишь его… Кума с попом стояла рядом…
Эк… сам…»
«Что сам? Крестил аль что? Ты, леший, пьян!»
«Я? Пьян? Ни боже мой! — Кум жалко
усмехнулся.—
А крестннчка зовут: Эк…сам…кустом…
Демьян!»
«Сам под кустом Демьян?! Ай, братцы!
Он рехнулся!»
Пров кума своего на все лады честил:
«Ты ж где, подлец, — в лесу дитё мне окрестил
Аль у соседского овина?
Как, повтори, зовут мальца?»
«Ху… Хуздазад!»
«Что? Сам ты Хуздазат! Вон со двора, скотина!
Неси дитё назад!»
«Ай! — Кузькина жена в постели горько
билась. —
Какого Евпла мне, кума, ты принесла?
Евпл!.. Лихоманка б вас до смерти затрясла!»
У Сурина Наума
За Голиндуху так благодарили кума,
Что, не сбежись народ на шум,
Крестины век бы помнил кум.

«При чем тут кумовья? Опричь попа Ипата, —
Мне скажут, — ни одна душа не виновата».
Пожалуй, что и так. Хоть есть слушок, что поп,
Из кумовей попав кому-то под ослоп,
Ссылаться пробовал на святцы.
Но… я при этом не был, братцы!

В Германию цвей гренадирен
С кадетской программой брели.
«Марширен! Марширен! Марширен!» —
Командовал Мумм им вдали.

«Теперь, брат, мы вольные птицы
Под сенью немецких штыков! —
Винаверу так у границы,
Вздохнувши, сказал Милюков. —

Тот лозунг сбывается ныне,
С которым мы шли воевать,
Что — будем Вильгельму в Берлине
„Условия“ мы диктовать.

Недаром толкались мы к Мумму,
И нас обласкал он не зря.
Вернут нам четвертую Думу!
Вернут дорогого царя!