1956
В час прощанья оно не шумело,
Не мешало своею волной никому,
А покоилось тихо под серой шинелью
И еще не решалось, что делать ему.
Потихоньку волну к побережью катило,
Драгоценные камни усердно точа.
На прощание мне сердолик подарило
И вздохнуло: — Не жаль для тебя, москвича!
Я прощался безмолвно, и клятва немая
Вырастала в соленый морской поцелуй,
Море, словно невеста, меня понимая,
Утешало: — Не плачь, дорогой, не горюй!
Буду ждать тебя вновь у вершин Кара-дага,
Где закаты, как розы весной, хороши.
Только помни меня! А найдется бумага,
Оторвись на часок и письмо напиши!
Уходил я решительными шагами.
А оно продолжало покойно лежать.
А оно, обручившись со мною камнями.
Все кричало вдогон: — Приезжай, буду ждать!
1956
Песенник потертый и помятый,
Метка сбоку — 45 год.
В каждой песне миной иль гранатой
Наш боец врага наотмашь бьет.
Кто переписал куплеты эти?
Кто их пел во тьме былых ночей?
Почему оставлен на повети
Песенник? Иль он теперь ничей?
На полях цветы в раскраске грубой,
Розы, незабудки, васильки.
Рядом с розой хлопец черночубый,
Конь его хвостом задел стихи!
Задние копыта на припеве,
На словах: «Умрем иль победим!»
Песенник! Ты был тогда при деле,
Как патрон, как хлеб, необходим.
У тебя обличие солдата,
У тебя обложка, как шинель.
У тебя саперная лопата,
Ты ходил за тридевять земель.
Спал ты и на девичьих подушках
И в карманах грубого сукна,
Умещался в маленьких ладошках
И в больших ладонях у костра.
У тебя прямое попаданье,
Цель — душа, растущая в беде.
Шли с тобою в бой и на свиданье,
Тропкой и бродами по воде!
Ночь. И никнут травы полевые,
Песенник, как близкий друг, со мной.
Я его страницы огневые
С трепетом читаю под луной.
Вспоминаю лица нашей роты —
Иванов, Петров и Лобода.
Молодость, махорка, пулеметы,
Песни, слезы, радость и беда!
1956
Гром по дну котелка
От крупности ягод
Смородины послевоенной.
Гриб-боровик над блиндажом
Смотрит в сторону немцев:
— Стреляйте! —
Мир.
Молчанье.
Ползут муравьи
Из отстрелянных гильз,
Да ржавую каску росток огибает,
Чтоб в небо нырнуть,
В синеву окунуться,
К траве приобщиться,
Кузнечиков скрыть,
Чтоб ковали они в своих кузнях
Не танки, а плуги!
1956
Хлебнул я в жизни досыта
Соленого и горького!
А не случись бы этого,
Не получилось Бокова.
Ходил бы денди этакий,
Себя плащом закутавши,
Как соловей на ветке
Звеня в речные пустоши.
Как пустельга, б посвистывал,
Как скалозуб, подсмеивал,
От скуки б книги листывал
И жизнь свою рассеивал.
Но это мимо минуло,
Как снег в ночное зеркало,
Была другая линия
Мне в жизни предначертана.
Я в почву влез кореньями,
В работу врос мозолями.
Мне те, кто знали Ленина,
Свихнуться не позволили.
Стою у террикона ли,
У мягкой ли у пахоты,
Скажу — и люди поняли
И души их распахнуты!
Дышу одним дыханием
Всех тружеников истинных,
Коротким замыканием
Рукопожатий искренних!
1956
Женщины,
Сияя глазами,
Выходят с тазами.
Суббота!
В ней чистое, доброе что-то.
Мимо веников, мимо березовых,
Мимо мыл туалетных и розовых
Проплывают без тени обиды
Краснопресненские Артемиды,
Дорогомиловские Дианы,
Полногруды, пышны и румяны.
И подъемлется над тротуаром
Человеческий гимн: —
С легким паром!
Чалит к дому кирпичпому тихо
Молодая ткачиха.
Не придумать такую Родену —
Шелестящую, нежно-рябую.
Я в шелка ее грубость одену,
В лучший хром ее робость обую.
Пусть она не Венера Милосская,
Не холодное изваяние,
Но зато человечески ласковая,
Обжигающая на расстоянии.
Видно, сердцем я вырос,
Когда мне открылось,
Что у каждого дома — мадонна,
У каждого сердца — заветная дверца,
Открой ее добрым ключом,
И ты облучишься лучом,
И станешь сильнее Атланта,
И грянешь всей мощью таланта.
1956
Читать дальше