Юрий Верховский - Струны - Собрание сочинений

День над судьбой моей отрадно-пленной
Рассветную развеет кисею –
Тогда душой бессильно воспою
Лик девы-птицы я богоявленной.

И слезы я прозрачные пролью.
И над моей жемчужною вселенной
Она лазурью жаркой и нетленной
Расстелет песню вечную свою.

И я растаю с этой первой песней –
И перельюсь я в новые напевы
И новым раем царственно упьюсь.

Безмерность роковая всё чудесней, –
Я постигаю мир нездешней девы.
Я с ней навек торжественно сольюсь.

Она порхала тихо между веток,
Чуть зеленеющих перед весной;
Ей было вольно в тишине лесной
И широко в сплетеньи хрупких клеток.

Уж чудился навес зеленых сеток –
В прохладных искрах, влажный и сквозной
Сплетался он в игре с голубизной,
Смеявшейся тазами резвых деток.

И сыпался их смех по чуткой чаще –
Звеня, скликались птичьи голоса.
Она взвивалась с ними в небеса.

Но у земли ширять хотелось чаще.
А в синеве развеялась маняще
Ее фаты сквозная полоса.

Воскресший месяц забелел как меч.
И перед далью матово-прозрачной
Земля склонялась трепетной и мрачной;
В долинах молкла суетная речь.

А небеса в торжественности брачной
Спешили звезд светильники возжечь.
Трикирии колеблющихся свеч
Огни сплетали вязью тайнозначной.

Земля не смела трепет превозмочь;
Я предался волне ночного хора,
Туманный мой покров унесся прочь.

В сиянии росистого убора
Ко мне идет моя невеста – ночь
Из-под шатров колдующего бора.

Да, опьяненным нужно быть всегда.
Вином, грехом, молитвой – опьяненным.
Чтоб каждый миг явился проясненным,
Где не шуршат минуты, дни, года.

Я каждый миг хотел бы быть влюбленным,
Пылать, как та далекая звезда, –
Зажечь ли мир, сгореть ли без следа, –
Но говорить с бессмертьем окрыленным.

Но где найду напиток я хмельной,
Тот райский нектар, ту волну живую,
С какими я хоть миг восторжествую?

Кто напоит той ярою волной
И ливнем выльет тучу грозовую,
Чтоб опьянен был целый мир со мной?

Дождливый день ползет к ночи уныло
И шепотом зовет несмело тьму.
Уже с утра пустое сердце ныло,
И тусклый сон мерещился уму.

Сознание бездейственно застыло,
Не разгадав навеки, почему –
И для чего кругом всё так постыло,
Всё так враждебно духу моему.

И пусть же день свершает путь обычный,
Дождливый путь к вечерней тьме – и пусть
Шаги его и шум одноязычный –

Знакомая, своя, родная грусть.
Как старой сказки шепот, мне привычный,
Уж я давно всё знаю наизусть.

Я уходил с душою оскорбленной
От моего земного алтаря;
Еще дымил он жертвой раскаленной,
Зловещими рубинами горя.

И над моей мечтою опаленной
Уже вставала новая заря –
Владычицей, порывом окрыленной,
Над бренными обидами царя.

Но я тоске грызущей предавался:
Вокруг назло призывам молодым
Удушливой волною расплывался

Последней жертвы едкий, горький дым.
Я задыхался медленным угаром,
Отвергнутый с моим последним даром.

Белеет четко переплет оконный,
Синеет ночь за холодом стекла;
Волшебным взглядом, властью внезаконной
Она меня еще не увлекла.

Еще пока она робка, светла.
Зажег я лампы венчик полусонный
И жду, когда сгустится синь и мгла
У тусклой головы, к стеклу склоненной.

Она обнимет – и отдамся сам
Я всем ее знакомым чудесам
У лампы, здесь – и там, во мраке жутком.

Не разделен, а связан промежутком,
С самим собой я отдаюсь часам,
Шуршащим тайной в напряженьи чутком.