неизвестен Автор - Наглые переводы Т С Элиота

Гиппопотам жует всю ночь, А днем он дрыхнет непременно; Но Церковь Божия не прочь И спать, и жрать одновременно.

Я видел: в вязи облаков Потам вознесся над саванной, Освобожденный от оков; И пели ангелы осанну.

Там Агнца жертвенная кровь Омоет мученика струпья, Он со святыми про любовь Споет в тон арфе златострунной.

Он станет белым, словно снег, Подобен деве непорочной; А Церковь лишь всхрапнет во сне, Туманом обернувшись прочным.

Прелюдии

I

В морозный вечер дух мясной Насытил мерзлый переулок. Шесть часов. Дня догорающий окурок. Сквозняк с дождем взметает вихрь У ног твоих Пожухлых листьев и газет, Слетевшихся с пустой стоянки; И медный свет Пролили в ливень окон склянки, И с клячей в такт кабриолет Сплясал затейливый канкан. И вспыхнул фонарей фонтан.

II

В сознание приходит утро, Дохнув тяжелым перегаром, Прохожие, сбиваясь в пары, Бредут по улицам понуро К кофейням наугад. Обычный маскарад. В такую рань Терзает мысль о мельтешеньи рук, Одергивающих сотни штор вокруг В грошовых номерах.

III

Ты плед отбросила на пол, И, лежа на спине, дремала; В больной ночи подстерегала Стада оскаленных теней, Из них душа и состояла; Они толпились по углам. Когда же мир пришел в себя, И луч сквозь жалюзи прокрался, И воробьиный крик ворвался В твое сознанье; город сна С трудом себя признал, на ощупь. Рой бигудей смахнув с подушки, Ты ноги скинула с дивана И сжала жалко и жеманно В ладонях желтые подошвы.

IV

Душа витала в небесах, Над камнем городских оков, Булыжник башмаки терзал В четыре, в пять и в шесть часов; Прохожих пальцы и глаза Брехню газет перебирали, Как в куче мусорной, из-за Окраин улица косая Высасывала фарш людской.

Я грезил женщиной, и весь Виденьем цепким был объят: Бездонных и тишайших глаз Унылый бесконечно взгляд.

Забавно? Смейся и корми прохожих с рук; Миры вращаются, как будто По пустырю кружится в танце рой старух.

Любовная песнь Дж.Альфреда Пруфрока

Если бы я полагал, что отвечаю тому, кто может возвратиться в мир, это пламя не дрожало бы; но, если правда, что никто никогда не возвращался живым из этих глубин, я отвечу тебе, не опасаясь позора. Данте, "Божественная комедия", Ад, XXVII

Что ж продолжим наш путь, я и ты, Под прикрытьем размазанной по небу темноты, Замершей словно больной под скальпелем. Что ж продолжим наш путь, избегая пустынных улиц, В замусоленных ночью ночлежках уже уснули, Бормоча бесконечное "спокойной Ночи", устричных раковин осколки Клочьям улиц, текущим в наскучившем споре. Осторожно, постой, не Позволь им коварным потешить себя вопросом: "Что это?" Не отвечай, мы Еще не дошли, пожми плечами.

Ах, милочка, к гостиной бы пошло На стену полотно от Микеланджело.

Пятна ржавого смога - пятна спин на оконных стеклах, Пятна рыжего дыма - пятна морд на оконных стеклах, Языками вылизывающих блики солнечные из углов, В блюдцах луж, задремавших в канавах и водостоках. Вот и ночь-трубочист, перепачканная углем, Огибает дома, прыгает с крыши на крышу, И туман, увязавшийся вечером за Октябрем, Засыпает, свернувшись под лестницей. Тише.

Настанет время, и снова Шлейф ржавого смога, скользя по улицам, Потрется спиной об оконные стекла. Вернется время, и снова Коснешься лица, стоит только зажмуриться. Вернется время - творец и убийца, Время сжигающее дотла Словом запечатленные лица. Время, его так ждала ты, и я чаял Часа для сотен сомнений, Мига для слепоты и прозрений Между молчаньем вечерним и чашкой остывшего чая.

Ах, милочка, к гостиной бы пошло На стену полотно от Микеланджело.

Настанет время, и снова Воскликну: "Да как я посмел?" Время сбегать по лестнице под ненавистный смех, Несущийся из-за стен ("Ха! Как он лыс! И в козлиную блеет бородку!") Надевая пальто, ворот как петлю затягиваю под подбородком, Галстук булавкой простой в горло иссохшее воткнут ("Ха! Он как старец глухой трижды погибелью согнут!")

Ужели я осмелюсь потревожить?

Через мгновенье Преобразиться мирозданье может.

Знал ли тогда я уже? Помнишь Наши ночи и дни? Просыпавшимся из Чайной ложечки кофе я измерял жизнь. В музыке мертвой отцовских комнат Тихие я узнавал голоса. Как мне посметь сказать?

Знал ли глаза я твои? Помнишь Как застревало во мне слово, И, пригвожденный к стене взглядом, (Словно иглой) я не звал на помощь? Ужели теперь стоит сплюнуть ядом Нашего чопорного алькова? Но как мне посметь сказать?

Знал ли я руки твои? Помнишь как голы руки в браслетах белых? (Тени шерстинок на бледном теле.) Благоуханье пижам и платьев Мешает вспомнить: куда бежать мне. Руки дрожащие шалью скроешь. Но что мне потом сказать? Что подскажет мне первое слово?