Скажи только слово, какое ты знаешь,
Оно, как в темнице, томится давно.
Пускай, как прекрасная музыка с клавиш,
В порыве сближенья сорвется оно.
Я любящим сердцем то слово поймаю
И в самом заветном гнезде поселю.
Я цену ему, как и ты, понимаю
И суть его только с тобой разделю!
1966
У тебя на губах горчинка.
— Что с тобой?
— У меня морщинка! —
Не расстраивайся, мой друг,
Не такой это тяжкий недуг!
— Где она?
— Видишь, вот она, слева.
И когда она, подлая, села?
Как же это я недосмотрела,
Неужели когда я спала,
Она молодость отобрала?
— Успокойся, моя родная,
Я слова молодильные знаю,
Я одно лишь словечко скажу
И лицо твое омоложу.
Мы морщинку твою поборем
Темным лесом, и Черным морем,
И всесильной волшебной водой,
Будешь ты молодой-молодой!
1966
Ты сегодня такая усталая.
Грустный взгляд и померк и поник.
Не решаются даже уста мои
Прикоснуться к тебе хоть на миг.
Помолчим. Окна очень морозные,
Не надуло бы в спину, смотри.
Третий день холода невозможные,
Даже спрятались снегиря.
Чем морозу мы не потрафили,
Что разгневало старика?
Как люблю я твою фотографию
С белым кружевом воротника.
Ты на ней так нежна и доверчива,
Так хрустально чиста и хрупка.
А в глазах твоих — символы вечные:
Море, лебеди и облака!
1966
Я ранил тебя, моя белая лебедь,
Печальны, заплаканны очи твои.
Что я виноват — я не прячу, я плачу.
Как сокол подстреленный, сердце в крови.
Я ранил тебя и себя обоюдно.
Я ранил тебя и себя глубоко.
Поверь, дорогая, мне горько и трудно
И горе мое, как твое, велико.
Тяжелые, черные думы роятся.
Пока ты в обиде, мне их не избыть.
Чем дружба нежней, тем ее вероятней,
Как тонкую, хрупкую вазу, разбить.
Я знаю, что дружбы твоей я достоин,
Ты только мне горечь обиды прости,
Иначе и незачем мне по просторам
Стихи и любовь к Алевтине нести!
1966
Ревность однажды меня одолела,
Как я себя в этот день ненавидел!
Как мое сердце весь вечер болело
Из-за того, что тебя я обидел!
Мне показалось, ты с кем-то встречалась,
Губы смеялись устало-помято.
Кто-то украл твою свежесть и алость.
Ты была так предо мной виновата!
Я тебе высказал предположенье,
Взгляд опуская печально-унылый.
И моментально понес пораженье:
— Нет оснований для ревности, милый!
Ты не ошибся — весь день я встречалась
С мылом, бельем и корытом стиральным.
Билась одна и одна управлялась
С бытом — несвергнутым бабьим тираном!
Ревность в себе задушил я слепую,
Сердце во мне просветленно запело.
Ты извини меня, больше не буду,
Я тебе верю, и к черту Отелло!
1966
Губы пахнут почкой тополиной —
Так они подснежны и лесны!
Повторимый и неповторимый
Поцелуй мне твой как весть весны.
Мы стоим под тонкими ветвями,
Как два стройных тополя, прямы.
Нет! У нас с тобою не отняли
Наших чувств глухие дни зимы.
У причала рыхлый лед синеет,
Мягкой дымкой даль заволокло.
Ты мне говоришь: — Хочу сирени! —
До нее теперь недалеко.
Под ногами легкое шуршанье,
А над нами гнезда и галдеж.
Я люблю твое непослушанье,
Твой каприз: — Иди! — А ты нейдешь.
Губы, как ребенок, надуваешь,
Сводишь две упряминки бровей.
Как ты хороша тогда бываешь,
Как прекрасна детскостью своей!
1966
На ветвях сирени клювики.
Нам она кричит вдогон:
— Люди! Вы ведь очень любите
Мой сиреневый огонь.
Зацвету невестой скоро я,
Буду чудо хороша.
Жизнь людей и вся история
На моих глазах прошла.
Многие меня ломали,
Восклицая: — Ах, сирень! —
Потому что понимали —
Порох есть, но я сильней!
Постоим, мой друг, чуточек,
Где когтистый этот куст,
Над священной тайной почек,
Над весною наших чувств!
1966
— Не надо, не спеши на мне жениться! —
Ты мне сказала, умница моя. —
Ведь это счастье может и разбиться
О грубые уступы бытия.
Читать дальше