Виктор Боков - Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения

Вот и летим! А под нами Кавказский хребет.
Крылья державы надежны! Родная, не бойся!
Только одно и мешает что разница лет,
Двадцать тебе, мне почти что в три раза побольше.

Я говорю себе: — Хватит смотреть, не смущай!
И прекрати поскорей переглядки с младенцем!
Молодость, молодость! Девушка! Мята и май,
Не убивайте меня! Подарите улыбку с надеждой!

Что-то женское живет в березе белой,
Что-то нежное исходит от ствола.
Подхожу я к ней стыдливо-оробелый,
Одного боюсь, вдруг скажет: — Не звала!

Попрошу я у березоньки прощенья,
Опущу глаза и стану отходить,
И взгляну на недоступное виденье,
И начну на расстоянии любить.

Буду песни петь ей постоянно,
Бескорыстно славить красоту,
Только бы березка осиянно
Подымалась гордо в высоту!

Неслыханно, чтоб памятник запел!
Но было так. Я лично это слышал.
Не для луны, не для небесных тел
Он ночью на опушку леса вышел.

Весь день томился на большой жаре
И раскалился всем своим металлом.
Не в окруженье лета, в январе
Уставшая душа его летала.

Он звал к себе живых, земных людей
Звенящим алюминием конструкций.
Губами горя он кричал: — Скорей!
От жажды и жары сосуды рвутся!

— Иду! — тотчас ответил быстрый Днестр.
— Спешу на помощь! — Прут-река сказала.
И зазвучал невидимый оркестр,
И стала отдыхать душа металла.

Он остывал, как танк среди войны,
Как после боя кони вороные,
И музыка полей и тишины
Залечивала раны боевые.

И памятник, как баховский орган,
Через поля, леса, дороги, дали
Пел о бессмертной славе молдаван,
Что жизнь свою за Родину отдали!

Его могила необычна.
Она в лесу, она в корнях,
Я убедился в этом лично,
Я посетил ее на днях.

Стоял, задумавшись в печали,
Как мать, о Юрии скорбя.
А за поникшими плечами
Синело небо октября.

Где падал он — там ключ пробился,
Колодец ключевой возник.
Так, значит, Юрий вновь родился,
И он не Юрий, а родник!

Идут к нему седые старцы
И воду черпают в кувшин,
Солдаты — те снимают каски,
Молчат молчанием мужчин.

Березы стали колыбелью
И усыпальницей его, —
Они березовой шинелью
Укрыли сына своего.

Ты должен съездить в лес печальный,
Пока свежи его следы,
И выпить в клятвенном молчанье
Глоток гагаринской воды!

Любил я! Какие свиданья имел,
Когда приезжал на каникулы летом.
Какими цитатами важно гремел,
Поскольку не думал, что буду поэтом.

Я брал балалайку и пел и страдал
Под окнами той, что красою гордилась,
И в самое сердце ее попадал,
Она выходила и рядом садилась.

Что было! Пьянела моя голова,
Трубили архангелы в звонкие трубы.
Все то, что теперь выражают слова,
Тогда выражали и руки и губы.

«Ты можешь?» — она вопрошала. «Могу!» —
«На подвиг великий согласен?» — «Согласен!»
И веткой хлестала мне по сапогу,
Теперь-то я знаю, что был я прекрасен.

Я шел и шатался. Я плакал и пел.
И пестовал чувство, как чистое чудо.
Дверь мать открывала: «Ты что, заболел?» —
«Да, мама!» — «А что с тобой?» —
               «Это простуда».

Несла она только что вынутый мед,
И пахло от чая божественно вкусно.
Но кто никогда не любил, не поймет,
Что значит святое, великое чувство.

И я повторяю, как проповедь, вновь
Для вас, самых юных и искренних граждан,
Что самое главное в жизни — любовь!
А все остальное не так уже важно!

Читатель! Будь мне другом,
Опорой и душой,
Пойдем со мною лугом,
Где я косил косой.

Где мужики кричали:
— Не отставай, браток! —
И крепко выручали
Хлеб и воды глоток.

Пойдем с тобою лесом,
Который за холмом.
Тебе я с интересом
Все расскажу о нем.

Пойдем с тобою полем,
Где рожь и где овес,
И мы себе позволим
Расплакаться до слез.

Родная мать, бывало,
Играючи серпом,
Мне песни напевала,
Могу ль забыть о том?!

Пойдем с тобою цехом,
Где мой станок стоял,
Где я стихом и смехом
Рабочих забавлял.