Алексей Апухтин - Стихотворения

…А биография? Что ж биография?! В приложении к этому сборнику дана справка о жизни Апухтина — своего рода "листок по учету кадров" в стиле самодержавно-командной системы XIX века. Из него ясно, что не был Алексей Николаевич в службе ретив, за чинами не гнался, в семейную жизнь, как многие его собратья по классу, убежать не смог.

Биография Апухтина — это его поэзия.

Поэзия, начавшаяся с детства в родовом имении Павлодар Калужской губернии, навсегда оставшемся для Апухтина подобием земного рая — с любящими родителями, с домом, где не переставали звучать стихи и музыка… Впрочем, и этот, по сути естественный, необходимый каждому ребенку, мир вызвал настороженность у недавних биографов, и они вновь помянули Илюшу Обломова и Обломовку {См.: Апухтин А. Стихотворения. — Орел, 1959. — С. 3; Апухтин А. Стихотворения. — Л., 1961. — С. 6.}.

Образование Апухтин получил в Училище правоведения — привилегированном учебном заведении, готовившем чиновников для службы по министерству юстиции, на ответственные административные должности. Но удивительное дело: из этих мундирных стен, воздвигнутых в глухую пору николаевщины, вышли, помимо дипломатов, губернаторов, министров, композитор Александр Серов, поэт Алексей Жемчужников, искусствовед и критик В. А. Стасов, юрист и публицист К. К. Арсеньев. Соучеником и задушевным другом Апухтина на всю жизнь стал Петр Ильич Чайковский,

Существовавшая в системе учения правоведов гуманитарная широта выводила воспитанников за рамки административно-управленческой прагматики, способствовала раскрытию их творческих задатков.

Сам Апухтин, еще в семейном кругу увлекшийся поэзией, знавший наизусть множество стихотворений, боготворивший Пушкина, учился блестяще и вскоре занял особое место среди правоведов. "Он стал первенствовать в училище, как первенствовал в своей семье, — пишет об этой поре жизни поэта его биограф Модест Чайковский. — Впечатление, производимое его личностью, доходит до того, что августейший попечитель училища принц Петр Георгиевич Ольденбургский удостаивает юношу, не в пример прочим, личными беседами и даже собственноручными письмами" {Чайковский М. Алексей Николаевич Апухтину / Апухтин А. Соч.- 3-е посм., доп. изд. — Спб., 1898. — С. VII.}. Апухтину пророчат славу Пушкина. О нем говорят в петербургских литературных кругах: молодой Лев Толстой представляет его крупнейшему литературному критику того времени А. В. Дружинину {См.: Дружинин А. В. Повести. Дневник. — М., 1986. — С. 359.}, а Тургенев предсказывает, что "такой поэтический талант, каким обладает Апухтин, составит в литературе эпоху и что Апухтин своими стихами приобретет такую же известность, как Пушкин и Лермонтов" {Цит. по: Панаева А. Я. (Головачева). Воспоминания. — М., 1986. — С. 174.}.

Правда, здесь нужно сделать оговорку. А. Я. Панаева, в воспоминаниях которой сохранено это мнение Тургенева, полагала, что надежды писателя на Апухтина не оправдались. И ее можно понять, если мыслить категориями литературного лидерства, если заниматься безнадежным при нашей богатейшей литературе делом выделения героев времени, литературных генералов и канцлеров.

Можно говорить об "эпохах" в беллетристике, когда тот или иной писатель на какое-то время становится модным, преимущественно читаемым, но понятие эпохи в подлинной литературе никак не сводимо к одному или даже двум-трем именам. Писатель существует не столько во времени, сколько в духовном пространстве, заполняя ту или иную его часть. И едва ли прав Скабичевский, когда с видимым сокрушением пишет об Апухтине: "Перед нами своего рода феномен в виде человека 60-х годов, для которого этих 60-х годов как бы совсем не существовало и который, находясь в них, сумел каким-то фантастическим образом прожить вне их" {Скабичевский А. Несчастный счастливец // Соч. — Спб., 1903. — Т. 11. — С. 500.}.

Конечно, если рассматривать 60-е годы прошлого века как время попыток свести все многообразие отечественной словесности к иллюстрациям социальных тягот общества, к роду политических прокламаций, побуждающих читателей к базаровскому и ультрабазаровскому радикализму, неотделимому от идеи разрушения, то, разумеется, Апухтина надо обличать за "глубокий политический индифферентизм", за "поклонение вневременным и абстрактным идеалам прекрасного" {Коварский Н. А. Н. Апухтин // Апухтин А. Стихотворения. — Л., 1961. — С. 7. Здесь важно не столько имя исследователя, автора, между прочим, в целом содержательной статьи, составителя этапного для апухтиноведения сборника, сколько губительная, но и сегодня с трудом изживаемая тенденция конъюнктурной политизации отечественного культурного наследия. (Примеч. сост.)}. Но если все же перестать оглядываться на политическую схоластику, вечно стоящую на страже власти, если отказаться от идеологических догматов, парализующих писателя, если ожидать от него прежде всего осмысления духовного и социального опыта народа, то и у Апухтина многое прочтется по-новому.