Туда, где свет, где снега в помине нет, где вместо полей — моря
(Спящий вздыхает во сне, переворачивается на ту сторону декабря)
И можно ходить по воде, и в солнечную нырять глубину,
Идти ко дну,
И там на дне процеживать сетью янтарную взвесь
И по шелестящему ааххххх уловить: вот они! есть!! —
Драгоценная дичь: улитки, сворачивающиеся в глубине,
Кипящие в пряном густом трепетнобагровом вине.
«Замок цепенеет, снег и снег за окном…»
Замок цепенеет, снег и снег за окном.
Принцесса палец укалывает веретеном —
И засыпает намертво (тень струится, оседает на чёрном дне),
И видит принца во сне,
Который как раз просыпается, резко всплыв с чёрного дна,
Сердце бухает, весь в поту, не в силах припомнить сна,
В котором — которая — кто — нет, никак! —
Дневной торжествующий свет плотнее, непроглядней, чем мрак,
И не вернуться, и с той, что не вспомнить, но и вовек не забыть,
И хоть всего себя исколи, не уснуть, — никогда не быть:
Крепко заперты меж двумя спальнями на железный засов
Двери шести незыблемых часовых поясов.
«То ли в колыбельную впиши…»
то ли в колыбельную впиши
то ли в сказку за упокой
то ли расскажи мне, расскажи
то ли спой
то ли седина в бороде
то ли ева возвращается в ребро
то ли от кругов на воде
как от обморока гулко, пестро
да действительно: из праха и в прах
то ли глина красная в глазах
то ли Ты отныне и вовек
то ли близок, то ли далёк, —
то ли просто триедин человек:
трижды смертен каждый из трёх.
«Летит олень рогов его корона…»
летит олень рогов его корона
царапнула луны провисшее лицо
копыто сломано погоня неуклонна
его берут в кольцо
сожрут и станешь ими. дышит тяжко
и круп в крови
лети стелись спасайся глупый бяшка
кто говорит что на любви не страшно
тот ничего не знает о любви
Алмазы рос ы голубые
На райских горят алтарях,
И руки твои золотые,
И сердце твоё в волдырях, —
Сплетенья судьбы и извивы!
Ты заново выткала их —
И брачный хитон из крапивы,
И вечность, одну на двоих.
небо никнет к изголовью
тверди острие
кто кормящее любовью
кто кормимое
заливает слух и зренье
задыхает вздох
сорванный ковчег сирени
завертел поток
это пасха это наше
умер и воскрес
перламутровые чаши
молоко небес
хава
и грудь и бёдра мукой сведены
во всём не ты я стала только мною
и друг от друга мы отделены
непроходимой кожаной стеною
адам
живот земли влагалище воды
сосцы травы — и сладостней и ближе
я царь огня я с воздухом на ты!
что там вращается скрежещет с высоты
я никакого ангела не вижу
«В Старом городе у слепого араба…»
В Старом городе у слепого араба
Куплю, под палящим солнцем
Четыре часа проторговавшись,
Серебряную фигурку — льва, левиафана,
Царя Давида, играющего на арфе,
Чернёное маленькое сердечко,
Колечко с таинственной вязью,
Колокольчик цимцум, недреманое Око,
Куколку-плакальщицу, что звенит-звенит, перестать не может, —
Маленькую куплю тебе безделушку,
Привезу, войду, руки за спину пряча,
Весело спрошу: «Угадай, в которой?» —
Угадаешь, родная моя, да не ответишь,
Десять лет как нет тебя рядом,
Но это в общем неважно,
Лишь бы ты была довольна и здорова,
Лишь бы радовалась серебряному подарку,
Лишь бы там, где ты сейчас, меня не забыла,
Лишь бы — была, лишь бы
Простила мне моё воскресенье.
«Если смерть на любовь налезет — кто победит…»
Если смерть на любовь налезет — кто победит
Мнится что стопудово смерть
Налезет напялится как на антилопу удав
Смазкою слюнногустой жолтой уветливо чавкло сдобрит
Вывернув челюсти бессмысленно тускло утробно в низкое небо
Плёнками глаз блестя
Читать дальше