Павел Васильев - Сочинения. Письма

Вожак соскочил и побежал рядом с оленьим поездом. Он поравнялся с нами. Его возбужденное лицо плясало в воздухе ярким, почти красным пятном.

— Хотите, зажварю как следует?.. Если в удовольствие…

— Вали!

Берега Селемджи будто подпрыгнули и пустились галопом обратно. Снег шипел под полозьями нарт. Небо летело навстречу невообразимой пустотой и пушистыми хлопьями облаков. Воздух рвался обезумевшим стальным холодом, забивал в глаза и нестерпимо палил лица. Панорама плыла кругом и менялась, как в кинематографе. С каждой минутой увеличивалась быстрота. Тела, укутанные в овчинные тулупы и саджоевы дохи, нервно и боязливо вздрагивали от холода.

— Довольно! — не выдержал техник, но в свисте проносящегося мимо воздуха его голос прозвучал слабо, не достигнув вожаков.

Только спустя полчаса гонка затихла, и мы снова пошли ровным, размеренным бегом.

Причудливыми изгибами — «узлами» — шла Селемджа. Типичная таежная речка! Одинокие сосны, мелкий березняк и гальки бесчисленных «кос», обнаженные злыми, неукротимыми ветрами.

Вдалеке маячили синие контуры предгорья Яблонового хребта.

Техник философствовал вслух:

— Не правда ли… Есть в здешних ночах что-то такое, как бы это выразить, таинственное, поглощающее и, нужно признаться, даже страшное… Будто каждая звезда следит за твоими движениями и… подстерегает. Честное слово!

Обратите внимание — экий звездный колпак опрокинулся на нас, и из-под него уже не ускользнешь. Любопытно! Днем бегаешь, шумишь и ничего не замечаешь… А ночь вот нахлынет и сразу берет тебя в лапы. Сам себе пигмеем кажешься… Нет, вы обратите внимание — ведь всё это — миры, миры…

Техник широко развел рукой, как бы стараясь продолжить грандиозность и неотразимость своих впечатлений.

А ночь действительно глядела на нас в упор зеленоватыми, бесстрастными глазами. Она сдержанно дышала, склонившись над землей. Все мы чувствовали это дыхание. Созвездия мерцали чуждо и в то же время непередаваемо знакомо. От тишины, от величавого спокойствия таежной ночи кровь сладко и томительно тяжелела.

…Норский Склад — первое и последнее русское селение на нашем пути — вынырнул из мглы желтой кинолентой огней. Хором, как будто сговорившись, залаяли собаки. Пахнуло дымом.

Мы возле железной печки, источающей долгожданное тепло. Сковорода шипит, обжигаясь о кроваво-красные, вспыхивающие языками огня угли. Бесценный стеклярус!..

Синими струйками восходит к потолку махорка. Мы разговариваем медленно и неохотно. Нас охватывает прекрасная, одуряющая истома.

— Спать!..

Наскоро едим пахучую жирную медвежатину и валимся в постели. На еще не остывшей сковородке урчит и вскипает сало. К большому удовольствию к нему присоединяется и домоседское мурлыкание кошки.

— Спать… спать…

Я проснулся с первыми, бледными, тонкими лучами, проникнувшими сквозь обледенелые окна.

На божнице по темному лицу Спаса полз рыжий жирный таракан.

Мне невольно пришло в голову: как они здесь выживают — тараканы и… иконы?..

В сенях послышались тяжелые шаги хозяина. Он вошел.

Грузный, седоусый мужик, с глазами, глубоко спрятанными в густых бровях. Когда сел — табурет заскрипел под ним жалобно и укоризненно.

— Ну, как, дядько, жизнь? Ничего?

— Жись чо? Жись сичас у меня плоха.

— Это почему?

— Да вот сына забрали.

— Как забрали?

Старик зевнул и лениво почесал затылок:

— За контрабанду. Оплошал.

Он сказал это простым, обыденным тоном и замолчал, видимо, считая вопрос исчерпанным. Я посмотрел на седую гриву его волос, на саженные плечи. Медведь, таежный дед. Сколько ты сам провез за свою долгую жизнь спирта и золота через границу? Сколько таежных троп и падей ты исколесил? Медведь — медведь и есть.

…Я закурил трубку. Проснулись остальные. Солнце вставало чистым и свежим. Сквозь ледяные разводы окна блистали яркие утренние снега.

В Норском мы должны были задержаться несколько часов: взять в отделении Госторга еще кое-какие необходимые припасы. Поэтому не торопились. Катовщиков, старый, крутогрудый и уверенный в себе приискатель, медленно глотал ароматичный чай с сахаром «вприкуску» и рассказывал о старинных открытиях знаменитого селемджинского и норского поискателя — Бархатова. Катовщиков сам «ходил» в бархатовские экспедиции и вспоминал о них с гордостью и удовлетворением.

— Хорошо ходили. Нет теперь по Селемдже и Норе такого ключа, на котором бы Бархатов шурфа не бил… Славный был человек. Теперь такого не встретишь. Теперь мелкота пошла.