Приемышу с молоденькой женою
Дала приют… «Скучненько нам втроем,
Да что же делать-с! Давит тишиною
Вас домик мой? Так не живите в нем!»
 
И молодые сели, укатили…
А тетушка скончалась в тишине
Лишь прошлый год… Вот филин и в могиле,
Я Крезом стал… Да что-то скучно мне!
 
Дом развалился, темен, гнил и жалок,
Варок раскрыт, в саду — мужицкий скот,
Двор в лопухах… И сколько бойких галок
Сидит у труб!.. Но вот и «старый» ход.
 
По-прежнему дверь в залу туалетом
Заставлена в угольной. На столах
Алеет пыль. Вечерним низким светом
Из окон солнце блещет в зеркалах.
 
А в образничке — суздальские лики
Угодников. Уж сняли за долги
Оклады с них. Они угрюмы, дики
И смотрят друг на друга как враги.
 
Бог с ними! С паутиною, пенькою
Я вырываю раму. Из щелей
Бегут двухвостки. Садом и рекою
В окно пахнуло… Так-то веселей!
 
Сад вечереет. Слаще и свежее
Запахло в нем. Прозрачный месяц встал.
В угольной ночью жутко… Да Кощеи
Мне нипочем: я тетушку видал!
 
<1906–1907>
В старой темной девичьей,
  На пустом ларе,
Села, согревается…
  Лунно на дворе,
Иней синим бисером
  На окне блестит,
Над столом висячая
  Лампочка коптит…
Что-то вспоминается?
  Отчего в глазах
Столько скорби, кротости?..
  Лапти на ногах,
Голова закутана
  Шалью набивной,
Полушубок старенький…
  «Здравствуй, друг родной!
Что ж ты не сказалася?»
  Поднялась, трясет
Головою дряхлою
  И к руке идет,
Кланяется низенько…
  «В дом иди». — «Иду-с».
«Как живется-можется?»
  «Что-то не пойму-с».
«Как живешь, я спрашивал,
  Все одна?» — «Одна-с».
«А невестка?» — «В городе-с.
  Позабыла нас!»
«Как же ты с внучатами?»
  «Так вот и живу-с».
«Нас-то вспоминала ли?»
  «Всех как наяву-с».
«Да не то: не стыдно ли
  Было не прийти?»
«Боязно-с: а ну-кася
  Да помрешь в пути»
И трясет с улыбкою,
  Грустной и больной,
Головой закутанной,
  И следит за мной,
Ловит губ движения…
  «Ну, идем, идем,
Там и побеседуем
  И чайку попьем».
 
<1906–1907>
Пол навощен, блестит паркетом.
Столовая озарена
Полуденным горячим светом.
Спит кот на солнце у окна:
 
Мурлыкает и томно щурит
Янтарь зрачков, как леопард,
А бабушка — в качалке, курит
И думает: «Итак, уж март!
 
А там и праздники, и лето,
И снова осень…» Вдруг в окно
Влетело что-то, — вдоль буфета
Мелькнуло светлое пятно.
 
Зажглось, блеснув, в паркетном воске
И вновь исчезло… Что за шут?
А! это улицей подростки,
Как солнце, зеркало несут.
 
И снова думы: «Оглянуться
Не успеваешь — года нет…»
А в окна, сквозь гардины, льются
Столбы лучей, горячий свет,
 
И дым, ленивою куделью
Сливаясь с светлой полосой,
Синеет, тает… Как за елью
В далекой просеке, весной.
 
<1906–1907>
На севере есть розовые мхи,
Есть серебристо-шелковые дюны…
Но темных сосен звонкие верхи
Поют, поют над морем, точно струны.
 
Послушай их. Стань, прислонись к сосне:
Сквозь грозный шум ты слышишь ли их нежность?
Но и она — в певучем полусне…
На севере отрадна безнадежность.
 
<1906–1907>
  Болото тихой северной страны
В осенних сумерках таинственней погоста.
  Цветут цветы. Мы не поймем их роста
Из заповедных недр, их сонной глубины.
 
  Порой, грустя, мы вспоминаем что-то…
Но что? Мы и земле и богу далеки…
  В гробах трясин родятся огоньки…
Во тьме родится свет… Мы — огоньки болота.
 
<1906–1907>
Он на запад глядит — солнце к морю спускается.
  Светит по морю красным огнем.
Он застыл на скале — ветхий плащ развевается
  От холодного ветра на нем.
 
Опираясь на меч, он глядит на багровую
  Чешую беспредельных зыбей.
Но не видит он волн — только думу суровую
  Означают изгибы бровей.
 
Древен мир. Он древней. Плащ Одина как вретище,
  Ржа веков — на железном мече…
Черный ворон Хугин, скорбной Памяти детище,
  У него на плече.
 
<1906–1907>
Рассеянные огненные зерна
Произрастают в мире без конца.
При виде звезд душа на миг покорна:
Непостижим и вечен труд творца.
 
Читать дальше