Николай Туроверов - Меч в терновом венце

Помните? Хаты да пашни.
Луг да цветы, да река.
В небе, как белые башни,
Долго стоят облака.
Утро. Пушистое сено
Медом полно. У воды
Мельница кашляет пеной,
Пылью жемчужной руды.

Помните? Вынырнул вечер,
Неповторимый такой.
Птиц многошумное вече,
Споря, ушло на покой.
Тени ползут, как улитки,
В старом саду. В темноте
Липы шуршат. У калитки
Странник поет о Христе.

Помните? Ночью колеса
Ласково как-то бегут.
Месяц прищурился косо
На полувысохший пруд.
Мышь пролетела ночная.
Выплыл из темени мост.
С неба посыпалась стая
Кем-то встревоженных звезд…

Я знаю — страшен хохот молний,
Я знаю — жгуч бездомья жгут.
Мой белый друг, они придут,
Зарницы солнечных минут,
Они Россию приведут.
Надеждой кубок свой наполни!

Идти в юдоль не вброд, а вплавь —
Глубин глубинный не боится.
В гнездо судьбы влетит жар-птица,
Как золотая небылица,
И то, что нынче только снится,
Назавтра — встретится, как явь.

Размыта грозами дорога,
Тяжелый мир заржавлен злом.
Я знаю — кровью брызжет гром,
Я знаю — тяжко под дождем…
Мой белый друг, наш близок дом,
Мой белый друг, мы у порога.

Все это было. Путь один
У черни нынешней и прежней.
Лишь тени наших гильотин
Длинней упали и мятежней.
И бьется в хохоте и мгле
Напрасной правды нашей слово
Об убиенном короле
И мальчиках Вандеи новой.
Всю кровь с парижских площадей,
С камней и рук легенда стерла,
И сын убогий предал ей
Отца раздробленное горло.
Все это будет. В горне лет
И смрад, и блуд, царящий ныне,
Расплавятся в обманный свет.
Петля отца не дрогнет в сыне.
И крови нашей страшный грунт
Засеяв ложью, шут нарядный
Увьет цветами — русский бунт,
Бессмысленный и беспощадный…

Законы тьмы неумолимы.
Непререкаем хор судеб.
Все та же гарь, все те же дымы.
Все тот же выплаканный хлеб.

Мне недруг стал единоверцем:
Мы все, кто мог и кто не мог,
Маячим выветренным сердцем
На перекрестках всех дорог.

Рука протянутая молит
О капле солнца. Но сосуд
Небесной милостыни пролит.
Но близок нелукавый суд.

Рука дающего скудеет:
Полмира по миру пошло…
И снова гарь, и вновь тускнеет
Когда-то светлое чело.

Сегодня лед дорожный ломок,
Назавтра злая встанет пыль,
Но так же жгуч ремень котомок
И тяжек нищенский костыль.

А были буйные услады
И гордой молодости лет…
Подайте жизни, Христа ради,
Рыдающему у ворот!

Ты не думай, все запишется.
Не простится. Ты не жди.
Все неслышное услышится.
Пряча тайное, колышется
Сердце-ладонка в груди.

Умирают дни, и кажется:
Прожитой не встанет прах.
Но Христу вся жизнь расскажется.
Сердце-ладонка развяжется
На святых Его весах.

Жизни наши будут взвешены.
Кто-то с чаши золотой
Будет брошен в пламень бешеный.
Ты ль, хмельная? Я ль, повешенный
Над Россией и тобой?

Поток грохочущих событий.
Мятежноносная руда
Обуглит памятные нити,
Соединявшие года.

И всё в улыбке прожитое,
Надежд и песен хоровод
В недосягаемом покое
Невозвратимо отцветет.

Из книги памяти ненужной
Пустые выпадут листы,
Но никогда, ни в буре вьюжной,
Ни в зное, не увянешь ты.

Изгиб бровей бессмертно-четкий,
В тени ресниц зеленый жар,
Твоей лукавящей походки
Незабываемый угар…

У царских врат икона странная —
Глаза совсем твои.
До темных плит резьба чеканная,
Литые соловьи.

Я к соловьиному подножию
С мольбой не припаду.
Похожая на Матерь Божию,
Ты все равно в аду.

Монах согбенный начал исповедь.
Ему, как брату брат,
В грехе покаюсь. Грех мой близко ведь,
Ведь ты — у царских врат…

Одной тебе служил я с младости,
И вот, в чужой стране,
Твой образ всех Скорбящих Радости
Я полюбил вдвойне.

Ты не любила, ты лукавила.
Ты захлебнулась тьмой…
Глазам твоим свечу поставила
Монашенка с сумой.