Гафур Гулям - Стихотворения и поэмы

Не спеша, как на прогулке,
пашнею идет,
на плечо кетмень тяжелый
вскинув неспроста,
старый друг белобородый,
мудрый садовод,
стройный, словно таволжинка,
Миршакар-ата.

Сад грядущего он видит
в тысяче примет —
где гнездо лозе готовить,
где сажать урюк…
Миршакар! Тебе неужто
восемьдесят лет?
Если бы и нам такими
быть, как ты, мой друг!

И глупец лозу сумеет
изрубить в дрова,
но взрастит лозу не всякий.
Тем велик твой труд.
Под ногой растет и вянет
дикая трава,
но плоды твоих деяний
в мире не умрут.

Миршакар! Величье тайны
жизни ты постиг.
Будь счастлив и долговечен,
бодрый садовод,
Как платан тысячелетний,
мощен и велик!
Пусть под этой сенью племя
сильное цветет!

Стали мои волосы жидки и белесы,
их как будто ветер с головы унес..
А моя дочурка, пока расчешет косы,
целый вечер мучается, сердится до слез.

А порой по-модному волосы уложит
и собой любуется в зеркале тайком.
Посмотрю на это — досада сердце гложет,
словно цветничок мой испорчен сорняком.

Мне в карман расческа попала по ошибке,
я сперва не понял, подумал: как же так?..
А жена ответила, не сдержав улыбки:
«Это сын твой старший надевал пиджак».

Сын — того же роста, только чуть потоньше,
как же так он быстро успел меня догнать?
А ботинки носит уж на номер больше —
будет он по жизни широко шагать!

На детей любуюсь, счастья им желаю,
их густые волосы треплет ветерок…
Сам же перед зеркалом иногда вздыхаю:
надо мной смеется беззубый гребешок.

Дрожит небосвод, потрясенный рычанием
льва, —
Поль Робсон поет
на подмостках среди площадей.
И в песне могучей гремят огневые слова
о горьком бесправье,
об участи черных людей.

Поет свою песню сын черного негра-раба,
и в ней возникает сознанье народа само,
в ней горе и ужас,
в ней вечных скитальцев судьба,
в кварталах Гарлема до смерти влачащих ярмо.

Звучат в этой песне
и страсть, и надежда, и гнев,
и весть о грядущем,
и отблески будущих лет.
Да, солнце взойдет, вековечную тьму одолев,
и в хижине дядюшки Тома настанет рассвет!

Когда, подчиняясь послушно веленью души
и знамя надежды в сознанье своем водрузив,
сажусь я за стол
и перу повторяю: «Пиши!» —
грядущего солнце горит предо мной, как призыв.

У каждой страны
свой обычай, свое естество.
И собственный строй,
до которого дела нам нет.
Кто лезет к соседу подглядывать тайны его,
тот будет ему уже враг, а не добрый сосед.

Вблизи Уолл-стрита
огромное кладбище есть.
Здесь гангстеры заперли клад золотой под замок,
и волю народов хотят схоронить они здесь,
чтоб мир на земле никогда воцариться не мог:
теорию расы они повторяют в наш век,
чтоб ссорить народы,
но верить в их расовый бред
глупей, чем искать среди льдов Арарата
ковчег,
где будто бы плавали с Ноем
Сим, Хам и Яфет.

В колониях мучатся люди уж множество лет:
индус, и малаец, и негры —
у всех на виду.
У рабовладельцев английских к ним жалости нет
и совести меньше,
чем влаги в горящем аду.

Суд Линча над неграми
длится столетья подряд.
Не знаю: какой негодяй его выдумать мог?
Но дым от костров,
где несчастные негры горят,
для белых мерзавцев милей, чем сигары дымок.

«Господством над миром»
и «образом жизни» своим
гордится и хвастает американский банкир.
Но это пустые мечты,
что растают как дым:
вовек не допустит господства Америки мир!
Народы внимают:
великий Поль Робсон поет!
И песня —
предвестник великих и мирных побед.
Тьму доллара солнце рассеет —
под ветром свобод
и в хижине дядюшки Тома настанет рассвет!

Рад учитель, когда его
превзойдет ученик молодой, —
ведь наукой всегда человек
дорожил, как зрачками глаз.
Расцветает Отчизны сад
под умелой хозяйской рукой,
труд и доблесть, борьба и честь
породнили как братьев нас.
Мы счастливую жизнь обрели,
жаждет мира наша земля.
Друг у друга учимся мы,
мы друг другу — учителя.

Мастер лирики Физули
Алишера своим отцом
признавал и образ его
в своем сердце с любовью носил,
а Сеид-Азим Ширвани
вдохновенья живым родником
был для нашего Мукими,
что сатирой врага разил.
Двух народов во мгле веков
величаво сверкали умы.
Мы друг другу — учителя,
друг у друга учимся мы.