Евгений Долматовский - Товарищ мой

Как тяжело, когда их долго нет,
А «юнкерсы» подходят, повторяя:
«Везу-везу-везу...» Скорей в кювет:
Уже свистит одна, за ней — вторая
И третья... Грохот черный и тупой.
Коль пулей не достанешь злые крылья,
Весь съежишься от ярости слепой.
От ощущенья своего бессилья.
Наш батальон к сухой земле прильнул,
Песок сбегает струйкой по откосу.
И вдруг с востока нарастает гул,
Уверенный, родной, ровноголосый.
Они идут на гордой высоте,
И нежным небом и землей любимы,
Стремительные, близкие мечте,
Поблескивая стеклами кабины.
И с каждым оборотом их винта
В себе мы слышим силы нарастанье.
Теперь под солнцем боя суета
Завертится чаинками в стакане.
Зенитки замолкают вдалеке,
И в жизни нет прекраснее момента:
Вот «юнкерс» не выходит из пике
И падает, горя, как кинолента.
Мы рукоплещем и кричим: «Готов!»
Смеются лица, серые от пыли,
Сегодня нас, как соколы птенцов,
Они своими крыльями прикрыли.

Бой гремел за синей лентой Дона.
Бились до последнего патрона.

Замерли затворы автоматов.
Встал на бруствер лейтенант Филатов.

Крикнул: «Дальше отступать не можем!»
И кинжал свой выхватил из ножен.

Нож десантный, с рукоятью пестрой,
Закаленный, масленый и острый.

И гвардейцы выхватили тоже
Темно-синие клинки из ножен.

Прожужжали вражеские пули,
А в ответ одни клинки сверкнули.

Шли бойцы в одном порыве воли,
Резали, рубили и кололи.

Вечером враги во рву лежали,
А гвардейцы чистили кинжалы.

Видно, из одной и той же стали
И кинжалы и людей ковали.

Про труса и про храбреца
Послушай мой рассказ:

В окопе были два бойца,
На фронте — в первый раз.

И коль по правде рассказать,
То есть на свете страх,
И вовсе не легко лежать
От немца в трех шагах.

Но думал в этот час один, —
Он был угрюм и нем, —
Каких больших земель он сын,
Кому обязан всем.

Он думал: «Вот моя рука
Течет, как русская река.

Вот крепкая моя спина,
Равниной кажется она.

Плечо — винтовочный упор —
Похоже на начало гор».

Он думал: «Жизнь свою любя,
В решительном бою
Я защищаю, как себя,
Всю родину свою».

Дрожащей жадною рукой
Себя ощупывал другой.

Он думал: «Это мой живот
Осколок мины разорвет.

Мое, мое, мое плечо
Зальется кровью горячо.

Моя, моя, моя рука
Почувствует удар, штыка».

А немцы лезли по бугру,
Пожалуй, целый взвод.
Как мечется больной в жару,
Метался пулемет.

Но тот, кто страх переборол,
Молчавший до сих пор,
Стал весел, говорлив и зол
И бил врага в упор.

Другой сухие губы сжал,
Поднялся вдруг и побежал.

Назад, куда-нибудь назад,
Назад, куда глаза глядят...

Рванулась мина рядом с ним,
Смешались кровь, земля и дым.

Но, окружен со всех сторон,
Другой не побежал,
Последний он дослал патрон,
Приклад к плечу прижал.

Потом он выбросил подряд
Пять громыхающих гранат.

Разрывов улеглись кусты.
Он увидал: поля пусты,
Вокруг трава стоит торчком,
Враги валяются ничком.

Повеял ветерок сырой
И горький чуть на вкус.

Так обретает жизнь герой
И погибает трус.

Когда сказали: «Мы окружены,
Нам нужно с боем выйти до рассвета»,
Он вынул фотографию жены
Из левой створки жесткого планшета.

И, затянувшись дымом, осветил
Отсветом золотистым папироски
Овал лица, что бесконечно мил,
И рядом с нею мальчика в матроске.

Тут завертелось все, пошло вверх дном,
Вода кипела в горле пулемета.
Неся мечту о самом дорогом,
На танки шла отчаянная рота,

Вздымались к небу красные столбы,
Гремели и ползли стальные слизни.
Ему казалось — этот час борьбы
Короче смерти был и дольше жизни.

Он шел и знал, что жизни нет конца,
Пока полны спокойствия и силы
Любимые черты ее лица,
Далекий, словно юность, образ милый.