Уистан Оден - Стихи и эссе

"О, чтоб двери открыться и — билет с золотым обрезом,
Отобедать с Лордом Елдой и графиней Асматкой и да не остаться тверезым,
Чтоб кувыркаться, чмокаться смачно и ростбиф румянить железом".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.

"Чтобы Гарбо и Клеопатра, со мной непутевой, в океане перьем
На живца ловили, играли, балдели в то время, когда с лучом первым
Петух захлебнется криком, как рты наши ихней спермой".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.

"Чтоб шею вытянув, среди желтых лиц стоять, на зеленом дерне
На арабскую стать полагаясь, каурых, соловых и черных,
Предвидя места их, не то что с биноклями дурни".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.

"Чтоб паперти этой превратиться в палубу и в парус плутовке-холстине
И свиньей за святым с колокольчиком, вслед нежному бризу по сини
К островам прохладным, тенистым, где огромны дыни".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.

"Чтоб эти лавки обернулись к тюльпанам на садовом ложе,
Чтоб мне костылем моим дать каждому купцу по роже,
Когда из цветка его лысая голова торчит, подлого этого и того тоже".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.

"Чтоб дыра в небесах и чтоб Петр появился и Павел,
Чтоб святой удивлял наглеца — гляди-ка, никак, дирижабль,
Чтоб всем попрошайкам одноногим он и второй ноги не оставил".
Плакались шесть калек молчащей статуе,
Нищие калеки.

Он совершенства искал; и, понятную для всех,
Он изобрел поэзию; как на ладони
Безрассудство людей было открыто ему, но не
Менее он интересовался делами армии и флота.
Когда он смеялся, почтенных сенаторов разбирал смех
И дети умирали на улицах, когда плакать ему была охота.

Он совершенства искал; и, понятную для всех,
Изобрел поэзию; безрассудства людей
Он знал, как свои пять пальцев, но, сильней
Его интересовали дела армии и флота.
Когда он смеялся — почтенных сенаторов разбирал смех,
И дети умирали на улицах, когда плакать ему была охота.

Часы останови, пусть телефон молчит,
Дворняга пусть над костью не урчит,
Дробь барабанов приглушили чтоб,
Дай плакальщицам знак, и пусть выносят гроб.

Пусть банты черные повяжут голубям,
Аэроплан кружа пусть накропает нам
Со стоном — Мертв, и, умножая грусть,
Регулировщики в перчатках черных пусть.

Он был мой Запад, Север, Юг, Восток,
Воскресный отдых, будних дней итог.
Мой полдень, полночь, песня, болтовня.
Я думал — навсегда. Ты опроверг меня.

Не нужно звезд, гаси их по одной,
С луной покончи, солнце- с глаз долой!
И, выплеснув моря, смети, как мусор, лес.
Добра теперь не жди, смотря на нас с небес.

Волны пирс таранят лбом,
В поле брошенный обоз
Ливнем смят, шибает в нос
Из окрестных катакомб.

Тога нынче, что твой фрак,
Фиск гоняет, как клопов,
Неплательщиков долгов
В недрах городских клоак.

Проституткам надоел
В храме тайный ритуал,
И поэтов идеал
Оказался не у дел.

Заторможенный Катон
Славит Древних Истин свод —
Но в ответ бунтует Флот:
"Денег, жрачку и закон"!

Цезаря постель тепла,
Пишет он, как раб-писец,
"Ох, когда ж всему конец"!?
Легким росчерком стила.

И окидывает взором
Стая красноногих птиц
С кучи крапчатых яиц
Зараженный гриппом город.

Ну, а где-то далеко
Мчат олени — коий век —
Золотого мха поверх,
Молча, быстро и легко.

Тайное стало явным, как это случалось всегда,
Рассказ восхитительный вызрел, чтоб близкому другу: "О, да! —
В сквере за чашкою чая, ложечкой тонкой звеня —
В омуте черти, милый, и дыма нет без огня".

За трупом в резервуаре, за призраком бледным в петле,
За леди, танцующей в зале, за пьяным беднягой в седле,
За взглядом усталым, за вздохом, мигренью, прошедшей враз
Всегда скрывается нечто, не то, что высмотрит глаз.