Михаил Садовский: Унисоны

Может быть, лучшее,
Что я могу создать,
Описать мои страдания,
Подробно и не стесняясь,
И передать их
Какому-нибудь врачу,
Чтобы помочь ему
Облегчить страдания многих?..
Но в трудный момент
У меня не хватает воли,
А в промежутках между ними
Смелых слов…
И тогда я, как все,
Пишу о страданиях душевных,
Но кому нужны чужие страдания?..

Когда я навестил в госпитале
Больного ***,
Он вышел ко мне
В неряшливой пижамной курточке,
Брюках с расстегнутой ширинкой
И небритый…
Я не признал в нем
Бывшего боевого летчика,
Кадрового офицера
Мы обнялись.
Резкий запах мочи
Исходил от него.
Тогда я понял:
Старость
Это плохой запах…

Если в минуту боли,
Я могу думать
О рифме и сюжете
Я писатель.
И не стоит
Задавать себе вопрос:
Стоит ли мне этим заниматься,
Перед каждым неначатым листом бумаги.

От меня уходит лето,
Убегает от меня…
Голо, ветрено,
Раздето…
Все былое отменя…
В слезы выплеснув остатки
Откровений и надежд,
Повергая без оглядки
В сослагательный падеж.
И у жизни на опушке,
Покидая шумный лес,
Майской ветреной кукушке
Я живу наперерез.
Все последнее на свете
Не во сне, а наяву,
Но, как все в обиде дети,
Верю: снова доживу!

Государство меня учило,
Но наука моя почила,
Выбирали ВУЗы доцентов
С соблюдением нац процентов.
И, расширив черту оседлости
Вплоть до первоотдельской ведомости
Номерные «почтовые ящики»
Проходными глаза таращили.
Я рванулся в другие области,
Там повышена норма подлости,
И великий, могучий, простой
Вел всю жизнь меня сквозь строй.
А когда порастратился порох
Впору взять лишь суму да посох,
Но не знаю — может, и тут
Нац лимит, не смутясь, введут.
Я не верю тем, кто не верит
И, прикрыв неведеньем рот,
Молчаливо в облаве зверя,
Притаясь, сторожит поворот.

Луна, как лампада,
над стылым прудом,
снег таял и падал
в прибрежный подол.
Война наступала
ни ночи ни дня
родня убивала
покорством меня.
Меняли на крохи
худое тряпье,
меня ли угрохал
голодным житьем
тот холод усталый,
плевавший на печь…
В снег свежий и талый
хотелось мне лечь
не в спертой избенке
в нытье угарать
есть право в ребенке
судить и карать…
Под бледной лампадой
я клятвы давал,
от голода падал,
в бреду воевал…
Все светится мутно
лампада в ночи,
и ежеминутно
обида кричит…
Мне вечность, бывало,
кивала в те дни.
Меня убивало
покорство родни.

Еврей крещеный — раб,
ложь — благодать,
я выкрестам не верю,
тем не менее,
найти в трудах их
крестное знамение
пытаюсь,
чтобы тайну разгадать.
И Бог им не поверил
никому!
Он не послал им
милости земные,
все бестии — напасти
продувные,
и в суете
падение во тьму!
Быть может, мстил
за тот неверный шаг,
но месть греховна,
не к лицу всесильным,
а все же веет
холодом могильным
всегда
вероотступничества мрак.
Зачем?.. Зачем?.. Бог истинно один.
Что в перемене? — Скрыть следы, поблажка?..
Для любящих тебя, как это тяжко!
Одумайся,
побойся,
погоди!..
Не брезгует ли
жертвою такой,
с небес взирая,
тот, кому молился?
Не оттого ль
несчастий дождь пролился
над хитрою твоею головой?..

Не подведи, лишь на тебя надеюсь,
За весь свой век тебя не подводил,
старался не как надо — как хотелось
и по сердцу компанию водил.
Быть может, неоправданно измучил,
тебя мое любимое, а все ж
так до сих пор вопрос и не изучен:
кому за что ты сердце отдаешь
частицами и снова собираешь
его в груди и с болью и тоской…
мне кажется все началось вчера лишь
ан вот — уже пора и на покой!
Ты — бич вранья, шестого чувства гений,
не измени, по-прежнему любя,
остановись, лиши меня мучений,
немало их я принял за тебя.
Так сделать шаг последний все бы рады,
но ты реши счастливый выход мой…
любая смерть тускнеет от награды,
поклеванная пошлою молвой.

Печальны мартовские дни.
Воспоминанье похорон
друзей и близких… крик ворон,
поминки, пьяной болтовни
необязательной назавтра
хрустящий невесомый прах.
Полуулыбка на устах,
как бы неведомая, правда…
И так весь месяц, а в конце
свой день рожденья в том ряду,
что я весь год с тоскою жду,
как ставшая под пули цель.
Что делать мне? Что поменять?
Ведь не вольны мы безусловно
воинственно иль полюбовно
свой день рожденья выбирать!?.
Но все же, если допустить:
перенести на май, декабрь
там больше светлых дней хотя бы,
чтоб состраданьем не грешить.
Увы мой бедный календарь!
Пожалуй, в месяцы иные
все дни — одни лишь прописные
да обводящих рамок гарь…
нас хочет кто-то приучить:
кончина рядом и рожденье.
Но жизнь меж ними без сомненья,
чтоб их сильнее разделить.