Алла Головина: «На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений

Падали полки, дрожали двери,
Площадь кружилась от урагана —
В белый сочельник томились звери
За занавескою балагана…

Дули мартышки на голые лапы,
Ждали вестей с четырех окраин,
Клоуны ловко ловили шляпы,
И на балкончике стыл хозяин.

Публика нынче в домах за столами,
За долгожданной рождественской снедью.
Некому, некому, дети, с вами
Выйти на площадь в гости к медведю.

В розовых каплях угасли свечи,
Елки теряли покорно сласти,
Синие звезды газовой печи
Падали жаром в резные ясли.

А в балагане львица-калека,
Тесно свернувшись под вой метели,
Снова увидела сад Гагенбека
И купола на дворцах Чинизелли.

Каждый год в музее городском,
Каждый год в одно и то же время,
Вспыхивает свет под потолком
За стеклом в картонном Вифлееме.

Только серебристый часовщик,
Что вытачивал дома и стадо,
Видит улыбающийся лик
В глубине за снежною оградой.

В залах проверяют сторожа
Все замки и засыпают поздно.
— И тогда, беспомощно дрожа,
Вспыхнут бертолетовые звезды.

По аллеям, мимо тростника,
Охрою покрытые верблюды
Снова через годы и века
Семенят за путеводным чудом.

В городе угасли фонари,
На деревьях стаяли огарки.
И во сне доверчиво цари
Выбирают лучшие подарки.

И не зная, как доступна цель
В этом доме, в этом переулке,
Через настоящую метель
Повторяют старые прогулки.

И пускай на целые века
По дороге снова заблудились,
Потому что нет часовщика,
И часы в домах остановились.

Все стихи свои перелистав,
В облачных горбах с земною кладью,
Свой небесный драгоценный сплав
Прикрывают бережно тетрадью.

На учете: поэты и птицы.
Спят всю зиму, укутаны ватой.
Лишь весной подымает ресницы,
Пробуждаясь, последний глашатай.
В марте спрос на мечту необъятен.
Делят город по спискам на части
И уже раздают с голубятен
В синих термосах песни и счастье.
В полумраке земного гаража —
Корабли, оснащенные раем…
Люди, люди, у нас распродажа,
Мы последние, мы вымираем.
Насыщайтесь тоской поскорее,
Разбирайте любовь по котомкам,
Стройте замки-оранжереи
Нашим бледным бескрылым потомкам.
Чтобы дети узнали от взрослых,
Что потеряно некогда ими,
Видя птиц, что уже безголосы,
И поэтов — глухонемыми…
Ставьте радиоусилитель
На скворешни и на костелы,
И пусть водят по скверу учитель
В чинных парах воскресные школы.
Пусть, ломая границы тиража,
Разлетаются наши сонеты…
Души, души, у нас распродажа,
Мы последние птицы-поэты.

Последние года для песен и затей!
Как близок срок, когда, почуяв это,
Откроют где-нибудь за городом музей
Поклонники последнего поэта.

Пивная, ресторан и гладкое шоссе,
Фотограф успевает еле-еле…
Там в первый год перебывают все —
Наверное — весной, наверное — в апреле.

Ты слышишь, сторожа бессмысленно поют,
Скандируя неверно строфы,
Как был потерян в небесах маршрут
По деревням и от вершин Голгофы.

Все реже светом зданье залито.
Взошла трава на лестницу пустую.
Пройдут года, и не придет никто,
Хоть город подойдет вплотную.

И незаметно сдвинутся века
Над тусклыми зеркальными шкафами.
Как выдохлась старинная тоска
По каталогам с четкими графами!

В музее залы навсегда тихи,
Над люстрами вздыхает паутина.
Приколоты, как бабочки, стихи,
Под каждой строчкой блестки нафталина.

И здесь лежат в заброшенной тиши,
Построенной мечтою суеверья,
Источенные карандаши
И ржавые расщепленные перья.

Привычно эту рухлядь сторожа,
Склонясь в углах от скуки и бессилья,
В музее всюду дремлют сторожа,
По форме вытянув линяющие крылья.

Трамвайных рельс звенящие поводья
Стянули ночь, попарно разобрав.
И город собирается в угодья
Сквозь шелест рощ и черноту дубрав.

Как в тарантасе белоснежным цугом,
И в кожаной качаясь тесноте,
Больные души говорят с испугом,
Что мы от звезд уже в полуверсте.