Алла Головина - «На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений

Переводится молодость: счастье, взболтни,
И в последний разок, обжигая,
Льются в кровь сумасшедшие звонкие дни.
В сердце шепотом: дорогая…
Брось бутылочку и рецепт —
Кризис в прошлом: ты смотришь и дышишь,
Твой нежданный, твой поздний, твой алый рассвет.

Все равно ведь уже не пропишешь
Десть бумаги (не узенький ярлычок,
Где на штемпеле ангел кудрявый)!
Вынь перо, карандаш или даже смычок
И венчай свою молодость славой.
И на нотной бумаге напишешь сонет,
Констатируя смело коллегам:
Наступивший покой, остывающий бред,
Тротуары, покрытые снегом…

Твои слова? Томление мое?
Иль этот вечер с дождевою дрожью?
(Глаза к глазам, зрачки как острие)
Скажи теперь, но что же было ложью?
И где теперь тяжелая стена?
Неделями разлуки, расстояньем
Она разрушена? Иль, может быть, она
Украсилась калиткою, дверями?
И плющ на ней прикинул кружева,
А сзади дом и наскоро — тюльпаны…
Добро пожаловать! Моя любовь — жива
И вот летит через чужие страны.
Всё узнает снесенное в сенях,
Вот наше первое обзаведенье:
Мой первый сон и мой последний страх,
И наша смерть и наше пробужденье.
Кудрявою склоняясь головой,
Рисует ангел облака и поле,
Чтоб всё, как в жизни было. Неживой,
Ты забываешь о последней боли…
Глаза к глазам. Я требую, скажи,
Ведь ложь была, она была сначала?
Но шепчешь ты, что не бывало лжи,
Чтоб ты узнал, чтоб я тебя узнала…

Мир по шву острием распорот —
Прочный мир. Перелицевать?
Или новый, как этот город,
Унести, заметать и сшивать?
Шире — плечи и к вороту ярче,
Звонкий шорох: парча или штоф?
Нитки рифмы, рабочий ларчик
И строка за строкою, как шов.
Вьются улицы, как воланы,
Звездный шлейф у недвижных ног,
Но тебе подражают страны
И листают твой каталог.
Вот и плащ заботливо выткан —
Как нарядна твоя судьба!
И последнею алой ниткой —
Венчик на середину лба…

Нет лучей, но отраженный свет
Бьет от стен напротив, известковых…
Над кроватью стертые подковы
Счастье приносили много лет.
Тень у ног пуста и коротка,
А лицо прозрачнее и суше,
Зеркало покажет у виска
Сеть морщин, что стянет и задушит.
И поверю — будет тот же свет,
Белый и слегка голубоватый…
С черным бантом на столе портрет,
Для тебя заказанный когда-то.
Вот портрету будет нипочем
Состязаться с тою, на постели.
Пятна проступают еле-еле —
Ретушь сняла крылья за плечом.
Только ты, что и меня забыл
И его не получил когда-то,
Будешь помнить шелест белых крыл,
Мертвый свет руки голубоватой…

Письмо наизусть не пропеть,
Поднимая глаза на раёк.
Написано несколько строк,
Что и в сердце не смеют звенеть.
Татьяна, вслед за тобой,
Хоть тысячу раз повторяй,
Не взлетит потолок голубой,
К райку не приблизится рай.
От сердечного этого жара,
От бессонного жара глаз.
Ни косы твоей, ни пеньюара,
Ни наперсницы в этот час…
И не встретиться через годы
Ни в гостиной, ни на балу…
Только песенка с огорода,
Только пяльцы твои в углу.
Этой девочки деревенской
Больше рядом со мною нет… Ленский…
Сероглазый и не поэт.
Мы остались вдвоем на свете,
Познакомимся и поймем:
Мох на брошенном пистолете,
Осыпается белый дом…
Ничего уже не исправить,
Не писать до зари без сна:
«Я люблю, для чего лукавить?
Я — чужая, я неверна…»

Придет пора, и будет чист
Твой мир, простертый на закате,
И стих, что станет не речист,
Заговоривши об утрате.
Презрев в последней тишине
Свою любовь, свои измены,
Оскудевающие вены
Забудет сердце в полусне.
И голос будет иссякать,
Слова, что угли, потухая,
Золою заметут тетрадь.
И вот впервые, не вздыхая,
В какой-то день, в какой-то час
Услышишь ты иные звуки,
В последний раз взметнутся руки
И веки устрашенных глаз…
И будет мерно холодеть
Прекрасный сон самозабвенья,
Уже привычные виденья
Не устают сверкать и петь…
И перед зеркалом своим,
Волос раскладывая свитки,
Ты, как музейный Серафим
С ненумерованной открытки.
Твоя душа, поклажу сил
Земных отбросив без усилья,
Колышет синие надкрылья
Над парами скрещенных крыл…