Уильям Блейк - Поэзия английского романтизма XIX века

Страшен берег обнаженный;
Нет ни жила, ни древес;
Черен, дик, уединенный,
В стороне стоит утес.

И пещера под скалою —
В ней не зрело око дна;
И чернеет пред луною
Страшным мраком глубина.

Сердце Лоры замирает;
Смотрит робко на утес.
Звучно к бездне восклицает
Паладин: «Я дань принес».

В бездне звуки отразились;
Отзыв грянул вдоль реки;
Вдруг… из бездны появились
Две огромные руки.

К ним приблизил рыцарь сына…
Цепенеющая мать,
Возопив, у паладина
Жертву бросилась отнять

И воскликнула: «Спаситель!..»
Глас достигнул к небесам:
Жив младенец, а губитель
Ниспровергнут в бездну сам.

Страшно, страшно застонало
В грозных сжавшихся когтях…
Вдруг все пусто, тихо стало
В глубине и на скалах.

Кто она, чей бессмысленный взор недвижим
И, как скорбное сердце, молчит,
Кто не плачет, не делится горем своим,
Лишь вздыхает, безмолвием скрыв роковым
Эту рану, что кровоточит?

Не нужны ей подмога и жалость ничуть,
Хоть бедняжка смертельно бледна.
Могут ветры зимы беспрепятственно дуть
На ее истощенную, чахлую грудь;
Голод, стужу — все стерпит она!

А ведь Мэри недавно счастливой была;
Помнит путник об этой поре.
Отовсюду о Мэри гремела хвала, —
Так прекрасно лицо, так улыбка светла
У служанки в заезжем дворе!

Детский трепет нисколько ей не был знаком,
И хоть ветер во мраке гудел,
Вдоль развалин аббатства она, вечерком,
Возвращаясь обычно домой, прямиком
Миновала церковный придел.

Мэри встретила Ричарда; свадьба у них
Решена, но молвою мирской
Как последний бездельник ославлен жених;
Мол, прохвост и гуляка, из самых дрянных,
Не достоин невесты такой!

Поздней осенью, вихрь бушевал за окном,
В очаге занялась головня,
И под вой непогоды во мраке ночном
Наслаждались два гостя веселым огнем
И курили, молчанье храня.

Первый молвил: «Осеннею ночью сырой
Так отрадно глядеть на очаг!»
«Средь развалин аббатства, — ответил второй, —
Испытать свою храбрость ночною порой
В силах только заправский смельчак!

Содрогнулся бы я от макушки до пят,
Внемля шороху сохлых ветвей,
И поверил бы, страхом ребячьим объят,
Что предстал предо мною усопший аббат,
Пробужденный в могиле своей!»

«Даже Мэри не струсит, — пари на обед!
И туда поспешит напрямик!»
«Проиграешь! — гласил ядовитый ответ, —
Ведь при виде коровы, бредущей вослед,
Мэри в обморок хлопнется вмиг!»

Первый молвил уверенно: «Выигрыш мой!
Шансы наши отнюдь не равны;
Мэри тотчас пойдет и, вернувшись домой,
Новый чепчик получит с красивой каймой,
Принеся нам сучок бузины!»

Улыбаясь, она согласилась пойти.
Ночь тем временем стала темней,
Резкий ветер служанку хлестал по пути,
Ледяною волной пробирал до кости
И стонал, пролетая над ней.

Вот аббатство; развалины стен и ворот,
Поглощенные тенью густой…
Но бесстрашно она зашагала вперед,
Хоть руины во тьме превзошли небосвод
Непроглядной своей чернотой.

Ни души. Молчалива угрюмая мгла,
Только жалоба ветра слышна.
Меж камней и кустарников Мэри брела;
Наконец-то она добралась до крыла,
Где росла у стены бузина.

Но служанка сучок отломила едва, —
Как неясный заслышала звук;
Ей казалось — она различает слова,
И она замерла — ни жива, ни мертва,
Стиснул сердце внезапный испуг.