Уильям Блейк - Поэзия английского романтизма XIX века

Но что за чудный звук — чуть слышный, скорбный,
Но сладкозвучнее, чем лепет ветра,
Скользящего меж храмовых колонн?

То голос лиры-странницы Орфея.
Его несут ветра, вздыхая горько
О том, что их отторг жестокий царь
От воздух насыщающих звучаний;
Но, уносясь, они с собой влекут
Звук гаснущий, кропя им, как росой,
Сознание.

А он еще поет?
Я думал, арфу в ярости он бросил,
Когда лишился Эвридики.

Нет!
Сначала он безмолвствовал. Олень
Затравленный помедлит у обрыва
Над быстрою рекой — собаки близко
И лают громко, стрелы настигают, —
И прыгнет он; так и Орфей, терзаем
Клыками жадной, ненасытной скорби,
Стал, как менада, лирой помавать
И вопиял: «Там, где она, — темно!»
Затем исторг из струн гремящих звуки,
Ужасные, глубокие! Увы!
Давным-давно, когда, ему внимая,
Прекрасная, с лучистыми глазами,
Сидела Эвридика рядом с ним,
Он о небесном и высоком пел.
Как ручеек в чеканке мелких волн
Под ветерком весенним блещет ярко
И многогранно отражает солнце,
Струясь напевно в берегах зеленых,
Не умолкая, вечно чистый, свежий,
Так песнь его текла — сверкали в ней
Восторг глубокий, нежная любовь,
В ней, отпрыске амброзии небесном.
Но то прошло. Вернувшись из Аида,
Он сел на одинокий, грубый камень,
Покрытый мхом, среди долины голой,
И полноводный и глубокий ключ
Его неиссякаемого горя
Звук песни гневной к небесам вознес.
Как водопад могучий разделяет
Потоком быстрым две сестры-скалы
И устремляется с ужасным ревом
По крутизне — его исток не сякнет,
Он прядает, и в воздухе стоит
Рев громкий, яростный, но гармоничный,
И поднимается завеса брызг,
Облачена в цвета Ириды [441] Ирида — богиня радуги. солнцем, —
Так бурный ток его великой скорби
Одет в сладчайшие слова и звуки
Поэзии. Не как творенья смертных,
Не высыхает он, и вечно в нем
Могущество, и красота, и мудрость
Божественной поэзии звучат,
Сливаясь гармонично. Видел я,
Как южный ураган прорежет небо,
Гоня гряду крылатых облаков,
Которым никогда не отдохнуть,
Гонимым ярым пастухом, а звезды
Мигают робко, тускло из просветов.
Но небосвод очистится, и купол
Благого Неба в огненных цветах
Объемлет землю; тихая луна
Прошествует стремительно, но плавно,
Вставая за восточными холмами.
О небе, о светилах говорю я,
А не о песне; но, чтоб вторить ей,
Пусть одолжит природа мне слова,
Неведомые ранее, иль нужно
Взять от ее творений совершенных,
Чтоб выразить Орфея совершенство.
Он более на каменном престоле
Не восседает средь пустыни голой:
И падубы узлистые, и сосны,
И кипарисы, в ком движенье редко,
И цветом с морем схожие оливы,
И вязы, что опутаны лозой
Ползучею, роняющею гроздья,
И заросли терновника в багряных
Цветах, и милые влюбленным буки,
И плачущие ивы — все, насколько
Позволят их величина и тяжесть,
Престол обстали, и сама Земля
Из лона материнского ему
Цветы звездоподобные прислала
И травы благовонные — ковром
Устлать тот храм священный, что воздвигла
Его поэзия; у ног его —
Львы хмурые, и резвые козлята,
Бесстрашны от любви, к нему идут,
И червь слепой как будто слышит песню.
Безмолвно птицы головы склоняют
На нижних ветках; даже соловей
Ни звука не проронит в состязанье,
Но внемлет, песнопеньем зачарован.

Как тень дорогая умершего друга,
Минувшие дни
Приходят к нам с лаской в минуты досуга;
Надежд невозвратных в них блещут огни,
Любви обманувшей, мечты невозможной;
Как смутные призраки, с лаской тревожной
Приходят к нам прошлого дни.

Как сны золотые пленительной ночи,
Минувшие дни
На миг лишь один устремляют к нам очи,
И так же, как сны, нам отрадны они.
В них самая мука нежнее, чем счастье;
Как солнечный свет после мрака ненастья,
Нам дороги прошлые дни.

Приходите вы из пучины забвенья,
Минувшие дни.
Взирая на вас, мы полны сожаленья:
Вы снова умчитесь, — мы снова одни.
И, как мы над трупом ребенка рыдаем,
Мы смех наш минутный слезой провожаем,
Погибшие прошлые дни!