Юрий Трубецкой: «Под этим небо черной неизбежности…»

Двусмысленность второстепенных деталей —
Летучие сумерки, ясность звезды.
Когда-то мы здесь проходили, блуждали,
Но ветер замел на дорогах следы.

Какие-то ветки, сосновые шишки —
На ощупь песок сыроват и упруг.
Но все это в общем осечки, ошибки,
Какие-то странные вещи, мой друг….

«Ходить воспрещается» — значит не надо?
А вот мы пройдем, ни на что не смотря
Какое убожество райского сада
Под небом безжалостного ноября!

Там столб. И на столбе луна.
Стихи с горчинкой. И холодный вихорь.
Вчера, сегодня — здесь не будет тихо
Над пустотой осенних эспланад.

Там столб. И на столбе луна
Давно сидит, как старый вещий филин.
Сегодня мы с тобой не говорили.
Я был один. И ты была одна.

…И стихов прелестная бессмыслица,
Как заката нежность, лес в снегу.
Может впереди влюбленность числится,
Но теперь — не знаю, не могу.

Не могу поверить в несусветицу,
Что и как. Все — беспредметный бред.
Вон, в окне чужом, лампада светится.
Возражаешь? Да, пожалуй, нет…

Он неожиданно пришел —
Мой новый день. И я заметил
Тот желтый луч, что лег на стол,
И стол вдруг стал высок и светел,

И книги, пыльные на нем,
Карандаши и писем связки —
Все излучалось, все огнем
Горело и меняло краски.

Вот так и мы однажды — вдруг,
Каким-то движимые чувством,
Засветимся, расширим круг
Давно затертого искусства.

Освободясь от шелухи
Ненужных слов, в глухой тревоге —
Напишем новые стихи
О ветре в поле и о Боге.

Встало багряное зарево,
И завывают рога.
Время железом ударило,
Тени легли на снега.

Небо родной Скандинавии,
Речь водопадов седых…
Все, что когда-то мы славили,
Стало добычей чужих.

Враг подступает безжалостный,
Близок неправедный суд.
В лодке под огненным парусом
Скальды навстречу плывут.

Были и будем мы твердыми,
Пусть мы в изгнанье умрем, —
Помним туманы над фьордами,
Бедный отеческий дом.

Там над седыми утесами
Дымных костров огоньки.
Девы с медовыми косами,
Вейте героям венки.

Если веления Одина
К нам донеслись с высоты,
Если изранена родина,
Бейте мечами в щиты.

Синее небо бездонное,
Скалы в блестящем снегу.
Взвейся стрела оперенная,
В горло вонзайся врагу.

Порой такая бешеная зависть
К тому, что не было, не свершено…
И снова ветер осени гнусавит,
И в грязных каплях темное окно.

Но разве было? Было ли иначе?
Поверь, мой друг… Какая темнота,
Как этот ветер неуемно плачет,
И жизнь уже бессмысленно-пуста.

Пожары, бедствия… Но все проходит,
Проходит безвозвратно. Тянет глушь.
О чем писать? О счастье? О свободе?
И о родстве каких-то верных душ?

Но в океане звезд, в глухих просторах,
Где холод, безнадежность и туман, —
Слова, слова… И поздние укоры,
И в правду превратившийся обман.

Та тень живет. И нет уже спасенья.
Я память уничтожить не смогу,
До самого из мертвых воскресенья,
Ненужное я крепко берегу.

А, может быть, тринадцатого года
Походку легкую и вздох любви,
И невскую дождливую погоду.
Но лучше ты уйди и не зови…

За память не зацепишься, не надо —
Война, вагоны и далекий путь.
Скажи мне, в чем единая отрада,
Чем может сердце сладостно вздохнуть?

Не к добру видно выпал снег,
На снегу виден талый след.

Там готический встал собор,
Незамеченный до сих пор.
Мне бы счастья хоть пару крох.

Ишь чего захотел, смотри!
Там за снегом черта зари,

Будто кто-то там кровь разлил
Или банку красных чернил.