Николай Огарев - Стихотворения и поэмы

Тогда, тогда толпы людей,

Тогда из века в век народы

Благословят вас и почтут

И вас святыми назовут.

Но глух дворец, глуха тюрьма,

И голос мой звучит в пустыне,

Кругом туман да ночи тьма,

И с шумом вал бежит по льдине...

Тоска души, тоска ума

Еще сильнее, чем доныне,

И тяжелее жизни крест...

И я бежал от этих мест.

И снова он, все тот же он,

Явился всадник предо мною,

Все так же горд и вдохновлен,

Все вдаль с простертою рукою.

И мне казалось, как сквозь сон,

С подъятой гордо головою,

Надменно выпрямив свой стаи,

Смеялся горько великан.

4

Что я писал вам в этот раз?

Письмо ли это или ода,

Или элегия? У нас

Последнего не терпят рода...

А было время - развелась

На вздохи, слезы, стоны мода;

Все вспоминали юны дни

И лезли в Пушкины они.

Да я и сам... но, боже мой!

Кого я назвал? Плач надгробный

Ужели смолк в стране родной?

Где наш певец, душой незлобный?

Где дивных песен дар святой

И голос, шуму вод подобный?

Где слава наших тусклых дней?

Внимайте повести моей.

О! там.,, в тиши родной Москвы.

От бурь мирских задвинув ставень,

И не предчувствуете вы,

Как душу здесь сжигает пламень;

Но будьте вы как лед Невы,

Или бесчувственны, как камень,

Все ж вас растопит мой рассказ

И выжмет слез ручей из вас.

Когда молву, что нет его,

В столице древней услыхали,

Всем было грустно от того;

Все посердились, покричали,

Но через день, как ничего,

Опять спокойно замолчали;

Так шумный рой спугнутых мух,

Взлетев на миг, садится вдруг.

Вчера я встретил невзначай

Два мальчика прошли с лотками

Статуек. Тут был попугай,

Качали кошки головами,

Наполеон и Николай

Стояли, обратясь спинами,

И Пушкин, голову склоня,

Скрестивши руки, близ коня.

И равнодушною толпой

Шли люди мимо без вниманья,

И каждый занят был собой,

Не замечая Изваянья.

Да хоть взгляните, боже мой!

На лик, исполненный страданья

И дум и грез... Ведь он поэт!

Да дайте ж лепт свой за портрет!

Поэт не надобен для них,

Ему внимать им даже скучно,

И звонкий, грустный, яркий стих

Они услышат равнодушно,

Как скрип телег на мостовых,

Песнь аматера в зале душной.

Они согласны быть скорей

Час целый у резных дверей,

Пока лакей им в галунах

Отворит вход жилищ священных,

Где можно ползать им в ногах

Временщиков и бар надменных

И целовать ничтожный прах

Людей ничтожных и презренных,

Которых кознями поэт

Погиб в всей силе лучших лет.

Ему досадой сердце жгли,

И дело быстро шло к дуэли;

Предотвратить ее могли,

Но не хотели, не хотели,

К нему на похороны шли

Лишь люди в фризовой шинели,

И тех обманом отвели,

И гроб тихонько увезли.

Поэта мучить и терзать,

Губить со злобою холодной,

На тело мертвое не дать

Пролить слезу любви народной,

Что ж можно вам еще сказать,

Что б было хуже? Благородный,

Священный гнев в душе моей

Кипит - чем скрытей, тем сильней.

Но только втайне пару слов

Могу сказать в кругу собратий,

Боясь тюрьмы, боясь оков,

Боясь предательских объятий.

А как бы на его врагов

Я, сколько есть в душе проклятий,

Собрать был рад в единый миг,

Чтобы в лицо им плюнуть их!

И ваш еще спокоен дух,

И не дрожите вы с досады,

Что так бессильны мы, мой друг,

И что нам правду прятать надо,

И мненью высказаться вслух

Везде поставлены преграды?

Да если б кто чужой узнал,

Он нас бы трусами назвал.

5

Но мы оставим мрачный тон,

Задернем скорбную картину;

Ваш дух тоскою удручен,

Я вижу, вы уж близки к сплину;

Я вам кажуся Цицерон,

Который мещет в Катилину

Неумолимый приговор

И гневный, беспощадный взор.

А я скажу вам между тем,

Что Цицерона я, бывало,

И не читал почти совсем,

По крайней мере - очень мало;

За длинный слог его дилемм

Я с жаром принялся сначала,

Потом за чтеньем сон клонил,

А нынче все я позабыл.

Вот здесь, ораторов венец,

Блистает Греч, скажу без лести;

Булгарин выше как мудрец

Всех стоиков хоть взятых вместе,

Сознав презренье наконец

Не только к смерти, даже к чести;

Но полно, друг мой: Греч, Фаддей

Вне всякой критики, ей-ей!

Пожалуйста, на этот миг

Забудем дюжину журналов,

В форматах малых и больших,

Забудем кучу генералов,

Темно-зеленых, голубых,

И всех начальников кварталов,

И всех шпионов записных