Николай Огарев - Стихотворения и поэмы

А тут сомнение и веянье могил

Невольно чуется при замираньи века.

И вижу я иные племена

Тут - за морем... Их жажда - кровь, война,

И, хвастая знаменами свободы,

Хоть завтра же они скуют народы.

Во имя равенства все станет иод одно,

Во имя братства всем они наложат цепи,

Взамен лесов и нив - всё выжженные степи,

И просвещение штыками решено,

И будет управлять с разбойничьей отвагой

Нахальный генерал бессмысленною шпагой.

Чем это кончится? Возьмет ли верх палач

И рабства уровень по нас промчится вскачь?

Иль мир поднимется из хаоса и муки

При свете разума, при ясности науки?

Как это знать? Над пашнею стою,

Как сеятель, и голову мою

Готов сложить без сожаленья;

Но что же мой последний миг

Он будет ли тяжелый крик,

Иль мир спокойного прозренья?..

Вас проводя, так думал я, друг мой,

В безмолвии, когда я шел домой;

Но обоюдные запросы и сомненья

Уныло на душе остались без решенья.

1858

ЛЕТОМ

Мой друг, не вижу я средь английских полей

Станицы сторожкой высоких журавлей,

И посвистом тройным в траве, всегда скошенной,

Не свищет перепел, отрадно затаенной,

Не стонет коростель в вечерней тишине;

Один - космополит - трепещет в вышине,

Как точка малая, веселый жаворонок,

И здесь его напев все так же чист и звонок;

Да воробей еще - другой космополит

По кровлям и в садах и скачет и пищит.

На Темзе не видать, чтоб диких уток стая

Садилась на воду, кругами налетая;

Ручные лебеди над грязью тусклых вод

Одни белеются, минуя пароход.

Сурово осудил невинные созданья

Жестокий человек на дальние изгнанья,

Пугая злобно их и силой, и враждой,

И смертью дикою - зане он царь земной.

Зато промышленность развита у народа,

И рабство тайное, и для иных свобода;

Все это хорошо, я скоро в прозе сам

Развитию хвалу торжественно воздам.

Но сердцем я дикарь! Мне хочется на лоно

Раздольной роскоши моих родных степей,

Где взору нет конца до края небосклона,

Где дремлет в знойный день станица журавлей,

Один настороже стоит, поднявши ногу,

И в миг опасности готов поднять тревогу;

Где слышен дергача протяжный, грустный стон,

Когда уходит день за дальний небосклон;

Где перепел свистит, таясь в зеленом море

Некошеной травы; где жить им на просторе

Привольно и легко, при ясном, теплом дне,

В благоухающей, безбрежной стороне.

Иль наш дремучий лес, и шум, и колыханье,

И в чаще пенье птиц, и пчел и мух жужжанье...

И вновь мне хочется, чтоб мирно, без тревог,

В тенистой зелени я заплутаться мог,

Дождаться вечера... Закат в мерцаньи дальнем

По листьям золотым блестит лучом прощальным,

За птицей птица вслед смолкает в тишине,

И лес таинственный почиет в свежем сне;

Одни кузнечики, по ветреной привычке,

Трепещут у корней в болтливой перекличке.

Да где-то явственней становится слышна

Ручья журчащего бессонная волна.

И жду я месяца... Он встал над лесом мглистым,

Прокрался сквозь вершин отливом серебристым,

И призрачно встают, как бы из мира грез,

Все белые, стволы развесистых берез,

Задумчиво в тиши понурились ветвями

И робко шепчутся пахучими листами...

Но месяц клонится, светлей лесная мгла,

Проснулась иволга, жужжа, летит пчела,

И вновь, разбуженный алеющей зарею,

Заколебался лес под влажною росою.

1858

СВОБОДА

(1858 года)

Когда я был отроком тихим и нежным,

Когда я был юношей страстно-мятежным,

И в возрасте зрелом, со старостью смежном,

Всю жизнь мне все снова, и снова, и снова

Звучало одно неизменное слово:

Свобода! Свобода!

Измученный рабством и духом унылый

Покинул я край мой родимый и милый,

Чтоб было мне можно, насколько есть силы,

С чужбины до самого края родного

Взывать громогласно заветное слово:

Свобода! Свобода!

И вот на чужбине, в тиши полунощной,

Мне издали голос послышался мощный...

Сквозь вьюгу сырую, сквозь мрак беспомощный,

Сквозь все завывания ветра ночного

Мне слышится с родины юное слово:

Свобода! Свобода!

И сердце, так дружное с горьким сомненьем,

Как птица из клетки, простясь с заточеньем,

Взыграло впервые отрадным биеньем,

И как-то торжественно, весело, ново

Звучит теперь с детства знакомое слово:

Свобода! Свобода!

И все-то мне грезится - снег и равнина,

Знакомое вижу лицо селянина,

Лицо бородатое, мощь исполина,

И он говорит мне, снимая оковы,