Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы

Не странно ли, что мы забудем всё:
Зальдевшее ведро с водой тяжелой,
И скользкую панель, и взгляд
Украдкою на хлеб чужой и черствый.

Так женщина, целуя круглый лобик
Ребенка, плоть свою, не скажет, не припомнит,
Что содрогалась в напряженье страшном,
В мучительных усилиях рожденья.

Но грустно мне, что мы утратим цену
Друзьям смиренным, преданным, безгласным:
Березовым поленьям, горсти соли,
Кувшину с молоком, и небогатым
Плодам земли, убогой и суровой.

И посмеется внучка над старухой,
И головой лукаво покачает,
Заметив, как заботливо и важно
Рука сухая прячет корку хлеба.

На память о тяжелом годе
Установи себе, народ,
Семь дней на память о свободе,
И передай из рода в род!

Разделишь хлеб скупою мерой;
От редких крох очистишь нож;
В печи остылой пепел серый
В который раз перевернешь.

И, как голодного волчонка,
Накормит сумрачная мать
Куском припрятанным ребенка,
Чтоб все исполнилось опять.

И пусть, огней не зажигая,
В дому, на площадях, народ
Следит, как сходит тьма ночная,
И в долгом мраке утра ждет.

Слишком буйной весны
Нестерпим слепительный свет;
После стольких черных дней
Мы думали — солнца нет.
Мы думали: это полярный круг
Сомкнули ночь и зима,
Чтобы жизнью стала для нас
Дымных домов тьма.
Так для чего же колокола,
Чужая Пасха, май?
И несмолкаемый легкий звон
Птичьих пролетных стай?
Бедным глазам страшна,
Ты, — неожиданная весна!

В поминовенный день я не приду, отец,
Туда, где мертвые оставлены живыми;
Враждебно место мне и страшен мне мертвец,
И Бога твоего я потеряла имя.

На непокрытый пол, без обуви, согбен,
Не сядет с нами гость как для молитвы надо.
Мужчины в доме нет, и как велит закон,
В знак траура никто не совершит обряда.

Но в зеркале моем тебя я узнаю, —
Не тень бескрылую нездешнего предела, —
Родную кровь, отец, живую плоть твою,
И ты живешь во мне, душа моя и тело.

Бессмертен ты во мне: я сыну передам
Усмешку, голос, взгляд, ресниц густые тени,
И глаз косой разрез, что переходит к нам
От матери твоей, от дальних поколений.

Я не могу терпеть младенца Иисуса,
С толпой его святых, убогих и калек, —
Прибежище старух, оплот ханжи и труса,
На плоском образе влачащего свой век.

У Бога моего есть имена получше,
И имя, что никто произнести не мог,
И он несправедлив, Единый, Всемогущий.
Пристрастен и суров, как Всемогущий Бог.

На языке чужом Его неловко славлю,
Лишившего меня наследственной земли
За грех отцов моих тысячелетне давний.
Господь Израиля, припомни и внемли!

Я кровью связана не с этим желто-русым
Чужим подкидышем, распятым на кресте.
С Тобою, Саваоф, — не с бедным Иисусом
Мой предок, патриарх, боролся в темноте.

И сыну моему, рожденному в России,
Ты подтвердишь, Господь, заветный договор:
Для нас, нетерпящих пришествие Мессии,
Подделанное тем, среди Ливанских гор.

Пусть именем твоим гнушаются, Шейлок!
Пусть сманит дочь твою гуляка венецьянец!
Звон битого стекла и взломанный замок.
И дочь и золото! Червонцев звонкий танец…

На сцене христиан накрашенный актер
Пускай изобразит в потеху галерее
Твоих седых волос неслыханный позор
И рукоплещет смерд мучениям злодея —

Мы знаем точный вес, мы твердо помним счет;
Мы научаемся, когда нас научают.
Когда вы бьете нас, кровь разве не идет?
И разве мы не мстим, когда нас оскорбляют?

Досыта не могу, дитя,
Насытить алчущие губы.
Нет, не могу поверить я,
Что каждый день не день сугубый.

Все мимо. Длится только стих;
И тот, уже чужой, сверкает.
Я чувствую, из рук моих
Песок мгновений вытекает.