Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы

Отдельно скажем о стихотворении (Полонская предпочла не называть его поэмой) «Правдивая история доктора Фейгина», написанном после вступления Красной Армии в Восточную Польшу. Эта военная операция производилась в сентябре 1939-ю в соответствии с тайным протоколом к пакту Молотова — Риббентропа, вслед за оккупацией гитлеровцами Западной Польши. В СССР поход живописался как освобождение братских украинского и белорусского народов от ига буржуазной Польши. Полонская написала о другом: о судьбе еврейского населения «освобожденных» районов — оно действительно подвергалось в довоенной Польше откровенной дискриминации, а приди туда немцы, было бы на корню уничтожено, так что Красная Армия фактически его спасла. При этом Полонская, конечно, ни слова не сказала о том, что ожидает еврейское население в части Польши, оккупированной Германией. Правда, еще не были известны факты и подробности того, как немцы реализовали свои планы услужливыми руками тамошнего населения (через два года это повторилось на территории Украины и Прибалтики). Ну и понятно, что о судьбе самого польского населения после «братского» раздела его страны соседями не было ни слова тоже.

Возможно, по всему по этому «Правдивую историю доктора Фейгина» из книги «Времена мужества» не убрали. Но уже после 1940 года ее в СССР ни разу не печатали по совершенно другой причине: из-за политики неприкрытого госантисемитизма (еврейская тема стала запретной в стране и напрочь ушла из стихов Полонской, оставшись предметом ее невеселых раздумий и переживаний [89] В 1943-м она писала Эренбургу в Москву о «фашистских плевелах, залетевших в нашу вселенную»»: «Они пускают ростки где-нибудь на глухой пермской улице, в душе каких-нибудь курносых и белобрысых подростков, и что может выжечь их?» (Почта Ильи Эренбурга: «Я слышу все…» 1916–1967. М., 2006. С. 129). ).

Самая тональность ее поэзии изменилась, освободившись от прежнего «пафоса силы», от резкой определенности и радикальности поэтического высказывания. Избавившись от некоторой сухости, тон стихов ее стал мягче, хотя острота зрения и слуха не стерлись, жизненные интересы не оскудели. Лучшие ее стихи по-прежнему отличала незаемность мысли; дерзости в них с годами поубавилось, но диктовало их всегда подлинное чувство…

В Отечественную войну Елизавете Полонской, как и большинству населения, пришлось хлебнуть немало: ее сын (он закончил Ленинградский электротехнический институт перед самой войной) воевал с первого дня, после тяжелого ранения снова вернулся в армию и довоевал до Победы; саму Полонскую вместе с матерью эвакуировали на Урал, когда к Ленинграду подходили гитлеровцы.

(«Русскую печь я закрыла, посуду прибрала…»)

Летом 1945-го в Перми (тогда Молотов) вышла ее тоненькая (в пятьдесят страничек) «Камская тетрадь». Она начиналась строками о Ленинграде: «Простимся надолго, мой город родной…». Весной 1944-го Полонской удалось вернуться домой:

(«Здравствуй, город, навеки любимый…»)

Началась «мирная» жизнь. Сразу мосле войны умерла нежно любимая мама. Предстояло беспросветно черное, сталинское, восьмилетие. Зарабатывать удавалось печатанием переводов (знание языков и европейская культура выручали)… На какое-то время она стала даже руководителем секции переводчиков в Союзе писателей. Иногда работа переводчика доставляла радость, как, скажем, в 1946-м, когда повезло — переводила Юлиана Тувима. стихи которого любила; переводя, сверяла со своими детскими вое поминаниями о Лодзи:

(«Лодзь»)

Страшный 1949-й обошел Полонскую стороной (второй раз повезло…). Жизнь проходила, проходила как во сне…

(«А может быть — заснешь…»)

Следующая книга стихов вышла в 1960-м.

9. Проталины оттепели (1954–1966)

С «оттепелью» Елизавета Полонская обрела какое-то дыхание, зрение и слух ее не притупились. Среди послевоенных немало стихов о горечи потерь, но больше всего — о природе, людях, музыке, воспоминаниях. Это лирические стихи, в которых изредка сквозь откровенный привкус печали просвечивает сарказм. Каждое лето она проводит в полюбившейся ей Эстонии (в Эльве), дружит с Юрием Лотманом, ценит местных жителей — работящих, не болтливых и не любопытствующих. Конечно, сказать, что благодушно радуется жизни, не замечая ее несообразностей, будет неверно: