Весь рассветною силой расцвечен,
И на гребне растущей волны
Точно встал он, расправивши плечи,
Над зарей небывалой страны.
Есть мастера известного картина,
И в ней, идя на зрителя, растут
Бойцы, шагая улицей старинной,
Чтоб встать у Мавзолея на посту.
Москвы ночной глубок рабочий роздых,
Шаги в тиши отчетливо стучат,
Морозный свет горит на красных звездах
И на щеках у молодых солдат.
Какая озабоченность застыла
В их строгом взоре, точно разлита
Здесь в воздухе торжественная сила,
Особого величья простота.
И, пост такой впервые принимая,
Здесь чует сердцем каждый, кто идет,
Что их сюда сама страна родная,
Как сыновей любимейших, ведет.
А позже время им самим укажет —
Отцам на смену, дням их и ночам,
Им, молодым, дано стоять на страже
Родной земли и ленинских начал.
«Тогда заря звалась Авророй…»
Тогда заря звалась Авророй,
Розовопенной и живой,
И согревала нас и город
Над крупноплещущей Невой.
И в этом юном очертаньи
От сна встающего огня
Могла быть песней, изваяньем,
Предтечей молодого дня.
Мы были юностью богаты,
Не все ли было нам равно,
Какой богинею крылатой
Стучится нам заря в окно.
Мы в классике богинь хранили,
Зарей обычной дорожа,
Мы много символов сменили,
В суровой жизни возмужав.
Пришла пора. И в эту пору
К иной заре сердца пришли —
Иную мы зажгли Аврору
Для всех людей, для всей земли!
И снова вспыхнувшее имя
Вернулось в мир людей живых,
Родившись в грохоте и дыме
Из пены взвихренной Невы.
Аврора! Про твое рожденье
На всю планету говорим!
Ты стала знаком пробужденья
Всечеловеческой зари!
Какой-то гул глухой
Меня вдруг ночью будит —
И луч слепой скользит
По моему лицу,
Тревога давних лет приходит
Снова к людям,
Как будто мирный быт
Опять пришел к концу.
И человек опять, вскочив,
К оружью встанет…
Но в мире тишина,
И в тишине ночной
То эхо донеслось
Глухих воспоминаний
Из темной памяти,
Ожившей под луной.
«Один тиран, не будем имя…»
Один тиран, не будем имя
Его мы к ночи называть,
Пришел он с ордами своими
Наш Ленинград завоевать.
Вообразил в кошмаре дымном
И с помраченной головой,
Что превратит наш город дивный
В пустынный хаос над Невой.
И весть дошла до края света —
Навстречу силе огневой
Встал Ленинград, в грозу одетый,
И принял вызов боевой.
И где искать теперь тирана —
Где прах развеялся немой?
А он, как прежде, утром рано
Встает и блещет, город мой.
Шагает в золотом узоре,
В узоре солнечных оград,—
О Ленинград! — какие зори,
Какое счастье — Ленинград!
«Лес полон то звоном, то воем…»
Лес полон то звоном, то воем,
Никак разобрать не могу,
Откуда берется такое —
Деревья, разбитые боем,
Стоят в почерневшем снегу.
С колючей обмоткой рогатка
Висит на сожженной сосне,
Колючая проволока шатко
Качается, словно во сне.
Заброшена взрывом рогатка,
Гудит, и звенит, и поет,
И стонет в тоске, как солдатка,
Как ротный, в атаку зовет.
Нет, это не арфа Эола,
Здесь ветер колючей струной
Над мира пустыней тяжелой
Звучит в красоте ледяной.
А снег на убитых не тает…
На дикой сосне, на весу,
Солдатская арфа играет
В ночном и бессмертном лесу.
«В той же комнате, где Пушкин…»
Я увидел бронзовую деву с разбитым кувшином, сидящую в лицейской комнате поэта в освобожденном городе Пушкине.
В той же комнате, где Пушкин,
Лицеист с пером гусиным,
Голос муз впервые слушал,
Мира светлые глубины;
В доме бывшего лицея,
В кресле темном и старинном,
Там сидела, бронзовея,
Чудо-девушка с кувшином.
На плечах шинель у девы.
Ночь в окне… Свеча пылает,
И она, как отблеск гнева,
Все лицо преображает.
Светлый луч бежит вдоль шеи,
Только деве не до света,
Точно вышла из траншеи
Дева-мстительница эта.
Боевой достойна чести,
Шла в атаку непреклонно,
И вошла с бойцами вместе
В город свой освобожденный,
И пришла туда, где Пушкин,
Лицеист с пером гусиным,
Голос грозной Музы слушал,
Мира черные глубины.
Читать дальше