Аннушка! Всю свою страсть безответную к вам
В поисках выхода он переносит на Маркса!
Сущий паноптикум, право. Гляди да дивись.
Впрочем, любимая, это ведь так по-российски
То, что марксисты у нас обучают девиц,
Или, верней, что в политику лезут курсистки!
Душно мне в Питере, Аннушка. Давит гранит,
Геометрический город для горе-героев.
Ночью, бывало, коляска внизу прогремит,
И без того переменчивый сон мой расстроив,
Думаешь, думаешь: что вы затеяли тут!
Это нелепо, но все ж предположим для смеха:
Что, если эти несчастные к власти придут?!
... В стенах промозглых гранитное мечется эхо.
Аннушка, милая, я для того и завел
Всю эту речь, чтобы нынче, в ближайшее лето,
Вас пригласить на вакации съездить в Орел.
Аннушка, как мне отчетливо видится это
Запах вечерней травы, полуденных полей,
Вкус настоящего хлеба, изюмного кваса!
Даже не ведаю, что в усадьбе милей:
Дедушкин сад или бабушкин томик "Жильбласа!"
В августе яблоки, груши, малина - горой!
Верите ль, некуда деть - отдаем за бесценок!
К вашим услугам - отличнейший погреб сырой,
Если вам так непременно охота в застенок!
Будете там запрещенные книжки читать,
Ибо в бездействии ум покрывается ржавью.
Каждую ночку я буду вас так угнетать,
Как и не снилось российскому самодержавью!..
... Боже, давно ли? Проснулся, курю в полумгле.
Дождь не проходит, стекло в серебристых потеках.
Что-то творится сейчас на российской земле?
Там-то не ведают, где ж разглядеть в Териоках!
Видимо, зря я тогда в эмпиреях парил.
Знаете сами, что я никудышный оратор.
Может быть, если бы вовремя уговорил,
Мне бы спасибо сказал Государь Император.
Воспоминание поэта о покинутой им возлюбленной
И хватит!
(Н. Слепакова)
Союз неравных двух сердец
Чреват гробами,
И вы растались наконец,
Скрипя зубами:
Ты - оттого, что сытный брак
Опять сорвался,
Он - оттого, что, как дурак,
Очаровался.
Да, ты не стоишь одного
Плевка поэта,
И, что печальнее всего,
Он знает это.
Да, ты глупа, жалка, жадна,
И ваши встречи
Сплошная жуть. Но ты нужна,
Как повод к речи.
Зачем? Не проще ли простить,
Забыв, забывшись?
Но, чтоб лирически грустить,
Нужна несбывшесть.
Ты не хранишь и пары строк
В мозгу убогом,
Но твой удел - давать толчок,
Служить предлогом.
Свестись к идее.
Означать.
Не быть, а значить.
Не подходить к нему.
Молчать. Вдали маячить.
Ты вдохновишь его, но так
И лишь постольку,
Поскольку вдохновит русак
Его двустволку.
Не вспоминая этих ног
И этой пасти,
Он не напишет восемь строк
О свойствах страсти.
Ты только жар его ума,
Души причуда,
Ты лишь предлог. А ты сама
Ступай отсюда!
Из цикла "Декларация независимости"
1.
Кто обойден галантной школой,
Тот не увидит Галатеи
В трактирщице из пирожковой,
В торговке из галантереи.
Сырье поэта, как и прежде,
Двуногих тварей миллионы.
Так пой, мой друг, в слепой надежде!
Мы все глядим в Пигмалионы!
2.
А. Житинскому
Все нам кажется, что мы
Недостаточно любимы,
Наши бедные умы
В этом непоколебимы.
И ни музыка, ни стих
Этой ноши не избудет,
Ибо больше нас самих
Нас никто любить не будет.
Кавалерственная дама Ордена Анастасия Лятуринская "Жизнеописания негодяев" Собственноручные записки Кавалерственной Дамы
Великий магистр физически слаб перед вином. Как охмелееет, так тотчас растает и начинает говорить об утраченной молодости. А еще водится за ним грех: в любом обществе он всегда найдет свободную оттоманку и в разгар веселья, бывало, шасть на нее и спать. В одежде магистр Степанцов, что называется щеголь и этикет соблюдает. Сидит за столом, ведет беседы. А как почувствует желание прилечь, тут же спешит откланяться. Всегда перед тем снимет белоснежную рубашку, шелковый платок и уж потом на оттоманку. Отдохнет, оденется, посидит за столом и снова разденется. Разденется - и спит! Так неоднократно за вечер.
Куртуазные маньеристы проводят время между аристократическим обедами и демагогическими спорами. Общество состоит из смеси разнообразных умов, а также из оригинальных и веселых женщин. Кутежи сопровождаются обилием шампанского, множеством острых слов, стихами, бесконечными интригами, часто приводящими к скандалам. Так Великий приор, выпив два штофа русской водки, становится доверчив, как дитя. В таких случаях интриган архикардинал подсовывает поэту старух и прочий сброд женского полу. Надо отдать должное: Добрынин бывает со всеми ласков и называет всякую перезревшую даму своим медвежоночком. Очнувшись наутро, обычно впадает в задумчивость и тогда пьет мертвую. Зла же Добрынин ни на кого не таит. Напротив, бывает приветлив и обращается ко всякому без разбору не иначе, как "миляга". За это его все любят. Особенно трактирщики, животные и дети.
Читать дальше