Василий Федоров - Женитьба Дон-Жуана

Жуан был там,
Сидел на месте том,
Когда сиял за свадебным столом.
Казалось, что не он сидит, а мрак
Качается, за этот стол воссевши.
Какая грусть!.. Испанец обрусевший
Пил горькую, как истинный русак.
Припав к стакану, друг на скользком дне
Искал все ту же
Истину в вине.

Он пил жестоко,
Даже слишком грубо,
Пил без закуски, стискивая зубы,
А я глядел, не смея помешать,
А я молчал, подвластный не капризу.
Лунатика, что бродит по карнизу,
В такой момент не надо окликать.
Случается, заботливость не в пору
Лишь вышибает
Из-под ног опору.

Нет, пьяница не тот,
Кто к рюмке льнет.
А тот, кто криво морщится, но пьет,
А выпив, и ругнет.
— По этой части
Ты сам мастак, — съязвила бы жена.
Да, милая, сгорают от вина,
А более сгорают от несчастья.
Что пьянство — злой порок,
Ни с кем не спорю,
Зато оно и равновесье горю.

Строг моралист,
Он судит всех прямей,
На этот счет философы добрей.
Когда-то Герцен с болью признавался,
И здесь его признания важны,
Что долго после гибели жены
Он этому пороку предавался.
А между прочим, как и в песне нашей,
Его любимая
Звалась Наташей.

— Пей, пей, Жуан!
Пусть водка оглоушит,
Пожар несчастья пусть в тебе потушит!.. —
Однако пить Жуан не захотел,
А, глядя мимо взглядом напряженным.
Казалось бы от мира отрешенным,
Он странно улыбнулся и запел:
Пел тихо на мотив довольно старый,
Пел просто так, для сердца,
Без гитары:

«Мое сердце, молчи,
Как молчат в одинокой квартире,
Как вода подо льдами Оби.
Мы с тобою в суровой Сибири
Без надежд и любви,
Без надежд и любви,
Без надежд и любви в этом мире,
Без любви.

Мое сердце, молчи,
Не стучи, все равно ниоткуда
Нам хороших не ждать новостей.
Нам осталась метелей остуда
На последней версте,
На последней версте,
Той версте, где кончается чудо,
Той версте.

Мое сердце, молчи,
Мы с тобою теперь одиноки,
Мы с тобой совершенно одни,
Те, что близкими были, далеки.
Ты мне счастье верни,
Ты мне счастье верни,
Все верни: и мольбы и упреки,
Все верни…»

Все выпивохи,
Будучи не глухи,
Вдруг загудели, как мясные мухи.
Прилипчивей репья к чужой беде,
Подсел к Жуану с мимикой приветной
Какой-то чужерюмный, чужеедный
Вития с хлебной крошкой в бороде.
Когда дела у человека плохи,
А деньги есть,
К нему спешат пройдохи.

Для пьянства
Независимо от чина,
Должно быть, есть какие-то причины.
И этот бородатый с «хи-хи-хи»,
С готовою слезой, блеснувшей кстати,
Решил восполнить разницу в зарплате,
Пониженный по службе за грехи.
Тут я рванулся.
— Отойди, приятель!..—
И спас Жуана от его объятий.

Почти бессмысленно,
Темно и криво
Тот на меня смотрел, как с негатива,
Но, скованный каким-то мрачным сном,
Как в проявителе, вдруг стал меняться,
Знакомыми чертами проявляться,
Умнеть глазами и светлеть лицом,
И наконец, утратив взгляд остылый,
Узнал и оживился.
— Вася!.. Милый!..

Скорбя душой
О без вести пропавшей,
Его спросил я:
— Что, скажи, с Наташей?
— Черт знает что, увел какой-то хлюст!.. —
Он говорил, спеша и заикаясь,
Горячими словами обжигаясь,
Как бы спеша их выбросить из уст.
— J Zeiablos! —
Закричал он в гневной краске. —
J Maldita sea!—
Видно, по-испански.

Не странно ли,
До этого момента
Он говорил по-русски без акцента,
Как будто не пришел издалека,
Теперь же с подозрением предательств
В минуту гнева для простых ругательств
Чужого не хватило языка.
Так в каждом при смятении душевном
Рассудок в силах
Уступает генам.

Мне стало стыдно.
С музой поневоле
Мы оказались в своднической роли.
Мне сводники всех рангов и мастей,
Всех побуждений стали вдруг постылы.
В них, в каждом, что-то от нечистой силы,
Играющей соблазнами людей.
Так Мефистофель, дьявол знаменитый,
Свел Фауста
С невинной Маргаритой.

А мы, наоборот,
Жуану в милость
Подсунули коварную невинность.
Не ревность ли его была виной?
Одно лишь подозрение бесстыдства
Внушает нашим женам любопытство.
— Ты ревновал?
— Не больше, чем любой. —
Он говорил и долго и невнятно,
Я ж расскажу короче,
Но понятно.

Событья сразу
Наступили грозно:
Она домой пришла позорно поздно,
Не бросилась к своим вчерашним щам,
Не стала объясняться даже вмале,
Казалось, что все вещи ей мешали,
Что и она мешала всем вещам,
И самое печальное при этом,
Решила спать не рядом,
А валетом.