Василий Федоров - Женитьба Дон-Жуана

Продолжу песнь
Без лишних аллегорий.
Жуан бы пережил такое горе,
Когда бы все, что,
Перьями скрипя,
О нем не написали без смущений,
Он сам во всех деталях обольщений
Теперь не опрокинул на себя.
Воистину, как говорит Писанье:
От больших знаний
Большее страданье.

Он помнил все,
Как роль свою артист,
Как партию великий шахматист,
Одной лишь скромной пешки продвиженье,
Противного коня ответный скок,
Жуан уже средь множества дорог
Всей партии предвидел продолженье,
Припоминая прошлое к примеру:'
«Да, так вот соблазнял я
По Мольеру!»

Пусть шахматы
И древняя идея,
Игра любви во много раз древнее.
Хоть и хитер бывает ход конем,
В игре любви ходы замысловатей.
Играть случалось
Даже в женском платье,
Как ни смешно, жуанил он и в нем,
Когда его — по. Байрону — в серале
Наложницы султана соблазняли.

Я думал,
Что Жуана в первый год
Лишь собственная ревность подведет.
Она одна была в моем прогнозе,
Возможная, как прошлого урок,
Не страшная, как легкий ветерок,
Дающий горделивость нежной розе,
Но я не мыслил, занятый романом,
Что легкий ветер
Станет ураганом.

Сначала солнце
С примесью багряной
Заволоклося пеленой туманной,
Вскипело море кипятком крутым,
Да так, что волны с тучами смешались,
Да так, что даже чайки не решались
Четыре темных дня летать над ним.
Душа моя покрылась тоже мраком,
Что для сюжета стало
Грозным знаком.

Четыре дня
Сквозь роковую хлябь
Мне одинокий виделся корабль,
Я слышал вопль:
«Спасите наши души!» —
И все смолкало в мрачном гуле гроз.
На пятый день сигнал тревожный «SOS»
Не с моря прилетел ко мне, а с суши,
Где, видно, свой пронесся ураган:
«Наташа потерялась.
Твой Жуан».

Я горе
Морем измерять хотел,
Я думал, море — мерам всем предел,
Но море все же людям покорялось,
Хотя урон и от него велик,
Но чем измерить мне тревожный крик
Души живой: «Наташа потерялась»?
Теперь я знал, что есть для поморян
За морем горя
Муки океан.

Я думал о Наташе и Жуане,
Уже плывя в небесном океане.
С покачиваньем,
С дрожью плоскостей
Наш славный ТУ-154,
Казалось, плыл в каком-то новом мире,
Освобожденный от земных страстей.
Не потому ль привыкшие к высотам
Бывают холодны
К земным заботам?

Как хороши,
Похожие на наши,
Высокие небесные пейзажи.
Видна лыжня, бегущая ко дню…
Кто ж тот безумец,
Для земли безвестный,
Вот в этой беспредельности небесной
Пробивший одинокую лыжню?
Пастух ли, отгонявший зверя злого,
Или гонец
Пророческого слова?

Хотел бы знать,
Где раньше все явилось:
Взошло ли от земли
Иль к ней спустилось?
Здесь каждый миг родит пейзаж живой,
Как будто не домой летим, а вдаль мы:
Далекой Кубы голубые пальмы
Приветливо качают головой.
Небесные пейзажи над планетой
Блуждают,
Как бродячие сюжеты.

А на табло
Сигнальные огни
Уже сигналят: «Пристегнуть ремни!»
На всякий случай, если будет встряска,
Чтоб с кресла не взлететь и не упасть,
Земля опять берёт над нами власть.
Пусть небеса — и в них земли привязка,
Как в старой зыбке с лямкой и крюком,
Подвешенной
Под низким потолком.

Вновь препоясан
Тяжестью земной:
Так что же, что с Жуановой женой?
Я горько плачу…
Милые, доверьтесь.
Моим слезам над выдумкой Моей.
Нет, выдумайте собственных детей,
Жените плохо, а потом и смейтесь!
Не до игры, сама игра порой,
Дойдя до слез,
Не кажется игрой.

Вот и земля.
О, как она трясет,
Должно, в отместку за покой высот.
Не тратясь на случайные заметы,
Спешу в такси, оглохший от гудьбы,
К Жуану… По иронии судьбы,
Покойное стояло «бабье лето»,
И странно было, что в таком покое
Могло случиться
Что-нибудь плохое.

Жуана не было.
Сутуля плечи,
Я проискал его весь день и вечер,
Прошел цеха и дома этажи,
Не обнаружив прежних связей звенья.
Как жутко мне людей исчезновенье,
Как будто долго видел миражи.
С тем большим утвержденьем,
С большим пылом
Твержу о бывшем:
Было!
Было!!
Было!!!

Болея болью
Друга моего,
К печали чуткий, я нашел его.
Нашел чутьем в себе почти звериным,
Ослабшим в людях по нехватке сил.
В ответ на нюх и мысленный посыл
Душком повеяло сугубо винным,
И я пошел с решимостью тарана
На этот смутный
Запах ресторана.