Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

С полей вернулся Ефим не в духе:
«Весна!
За всем успевай гляди,
а в доме — то малые, то старухи,
помощи ни от кого не жди».
Отец Денис соображает туго,
с печки ворчит всё:
«Порвешь ты рот!
Умерься,
людей не злоби, хапуга.
В кого ты только?
Не наш ведь род!»
— «Сам не мог, а меня пугает.
Немочь, нишкни себе на печи.
Время не то,
и земля другая…
Ты, отживший,
сиди, молчи!..
Раз продают, почему не взять-то?
Так и скупаю за наделом надел.
Не надорвусь.
Наше дело свято.
Только поворачивайся —
столько дел.
Продадут последнее, голод не тетка,
и так уж скопился порядочный куш,
а время тревожное.
Нужна покрепче плетка,
а у меня работников —
четверо душ!»
Увидел на столе тетрадки и книжки,
рукой тяжелой смахнул со стола.
«Хватит учиться! Ученый уж слишком.
Слышишь, Кузьма,
берись за дела!»
— «Стой! —
одернул Кузьма рубаху. —
Книги не трогай!» —
крикнул дрожа.
«Ты!.. —
Ефим ударил с размаху,
еще наотмашь. —
Гнида, ржа!..»
С печки скатился дедушка Дениска,
за космы Ефима схватил:
«Не тронь!»
Мать над Кузьмой распласталась низко,
подставила Ефиму свою ладонь.
Молча Кузьма приподнялся с полу,
к стенке прижался, глазами горя.
«Я, щенок, покажу тебе школу!
Так я и знал,
и пустил-то зря!
Завтра же,
слышь ты,
поедешь в поле… —
Тетрадки тяжелая сгребла рука.—
Чтоб я вот этого не видел боле…
А это что такое?
Ну-к а , ну-к а …»
— «Не трогай!»
— «Цыть!
Это что за колеса?
А это? Голодаевский ерик, кажись.
Зачем рисовал-то?» —
Разглядывая косо
рисунок,
фыркнул Ефим, — как рысь…
Поздно,
к полуночи,
рядом сидели.
Ефим навалился на бумажный клок.
«Значит, чигирь?!
На голодаевском наделе?
А чей он?
Не знаешь ты?
Эх, милок!
Я ж тебя гонял в Голодаевку, к куму,
был надел его,
а теперь он наш!»
— «Наш?!» —
Кузьма поглядел угрюмо.
«Вот именно!
С голоду всё отдашь.
Значит, чигирь.
На колесе, значит, кружки.
Крутятся, воду льют в желоба.
Значит, так и черпают друг за дружкой…—
шептал Ефим. —
Попробуем,
может, судьба!
Училищу — конец!
И берись за это.
Цыть! Не вякай!
Ты и так голова.
Завтра же берись, сделаем за лето!
Отец: твой не бросает на ветер слова…»

И пошли подводы
с камнем и тесом.
Ефим приторговывает битую баржу,
нюхает водку оттянутым носом,
встает и качается:
«Всех свяжу!
Буду с водою!
Буду с поливой!
Не отощает наша сума!
Эх, и смышленый,
эх, и пытливый
сынок мой,
опора моя —
Кузьма!»

Отпахали,
откосили,
отмололи на селе…
Урожай пришел в Быково
в девятьсот седьмом году.
Тут —
на дочери обнова,
там — отец навеселе,
и дымки из труб летают, кружатся на холоду.
У Денисова Ефима
пир запенился с утра.
«Сколько же ему?»
— «Семнадцать!»
— «А моей шестнадцать лет!..»
— «Выпьем, сват!
Давай родниться!
Мы с тобой —
с горой гора!
Нам — Денисовым, Баженовым —
по силе разных нет!»
— «Ты куда пшеничку ставил?»
— «Вверх. А ты?».
— «И я туда».
— «Хорошо пошла.
Арбузы тоже нас не подвели…»
— «У тебя, Ефим, пожалуй,
больше всех теперь земли!»
Ловко отвечал Денисов:
«Не жалеем мы труда!
Наше дело — риск,
орлянка,
то ли будет, то ли нет.
Что ни дальше — гуще, чаще
череда сухменных лет.
И земля скудеет сильно,
не дает уже того;
засевай четыре клина
там, где брали с одного».
— «Видно даже по скотине:
не скотина — мелкота.
Да, а Волга как мелеет!
Ширина совсем не та».
— «Всё стареет,
всё скудеет,
что там будет впереди!»
— «Нам еще, пожалуй, хватит,
только больше борозди!»
— «Да, земля уже устала,
отдает последний сок».
— «Больно люду много стало,
надо каждому кусок».
— «Урожай на голь людскую
очень сильно в гору прет…»
— «Ну! Давно бы землю съели,
если б только лезла в рот!..»
— «Выпьем, сват!»
— «Держаться надо, там бунтует всюду люд».
— «А у нас-то, слава богу,
в пятом вычистили блох…»
— «Ты за мельницей гляди-ка:
к мотористу больно льнут!..»
Тихо, в ухо,
наклоняясь, шепчут:
«Покарает бог!..»
И опять смеются:
«Выпьем!
Больно девка хороша!
Как ступает!
Как запляшет!
И красавица с лица…»
— «Да и мой — Денисов вроде!
Уж скажу я, не греша:
голова чего!
А руки!
Золотые!..»
— «Весь в отца!»
— «Ты видал, чигирь придумал!
Сам поставил!»
— «Знаем мы…
Как упал-то он, хромает, говорят?»
— «Залечим, сват.
Выпьем!»
Выпили.
Баженов зашипел из полутьмы:
«Прилабунился к Наташке Поляковой, говорят…»
— «Как! — ревя вскочил Денисов. —
Кто сказал тебе, постой!..»
Вечереющие окна зазвенели — медь сама.
«Над Денисовым смеяться?!
С голью путать, с сиротой?!
Эй, Кузьма! Кузьма, поди-ка… Эй!»
— «На улице Кузьма…»