Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

Ветер метельный ползет за рубашку.
Танк ревет, землею забрызганный ржавой.
Я, из люка поднимаясь над башней,
вижу землю иностранной державы.
Здесь затихло,
уже не слышно ни пули.
Вездесущая постаралась пехота.
Без остановки мы к реке повернули,
чтобы у переправ поработать.
Танки плывут по земле непролазной
мимо немцев, от дороги отжав их.
Они, заляпанные снегом и грязью,
устремились к иностранной державе.
Река заблестела впереди полукругом,
на мосту копошится кипящая масса.
Ломятся, оттесняя друг друга,
как мальчишки после уроков из класса.

«Осколочный!»
Я застыл над прицелом.
«Не стреляй, — останавливает Семка, —
не уйдут они.
И мост. будет целым.
Пригодится!» — говорит он негромко.
На той стороне поднимаются в гору
фашисты торопливого вереницей.
«Вот жалко, уйдут они», — говорю я башнёру.
«Не уйдут,
мы догоним фашизм за границей!»
— «Мы дальше пойдем», — заявляет Нехода.
Коля-радист подтверждает:
«Не скоро до дома!»
— «Фашизм уничтожить везде —
нам диктует свобода.
Народы томятся там, ждут нас..»
— «И наши там, Сема!»

«Эх! А мы не курили с рассвета!
И не ели два дня, сказать бы начпроду!» —
смеются танкисты, вдруг вспомнив об этом,
и вдыхают весеннюю непогоду…
ГСМ [39] Горюче-смазочные материалы. подвезли.
«Заправляйтесь, ребята!»
(«Значит, верно, в дорогу!» — подмигиваю я Семе.)
И слышу взволнованный голос комбата:
«Один — по фашистам! По уходящей колонне!»
— «Есть!» — говорю я и приникаю к прицелу.
Всё наше счастье должно возвратиться!
Выстрел вырвался облаком белым.
Взрыв заклубился,
но уже за границей.

«Где взяли?» —
с танка спрашивает их Сема.
«На берегу, там вон, за деревнею, были.
Присели и раскуривают, как дома.
Плот связали. Ночью бы переплыли!..»
— «Правильно действуете, пехота», —
говорю я, высовываясь из люка.
«Вот этот сутулый —
и вести неохота, —
сержанта он поранил, гадюка».
Автоматчики остановились у танка:
«Курить у вас не найдется, танкисты?»
И сутулый тянется к Семкиной банке.
«Тоже хочешь? К Адольфу катись ты!»
Фашист руки за спину спрятал.
Сема банку открыл, загремев нарочито.
«Вы вот этого нам удружите, ребята.
Я хочу говорить с ним.
Мне его поручите».
— «Нам некуда, брось ты, не пущу
на машину…»
— «В музей бы,
чтоб знали,
что были когда-то!»
Автоматчики выдвигают причину:
«Мы не можем без разрешенья комбата».
— «Ну что же, ведите.
Вот дорога короче.
Этот — самый зловредный? —
толкнул он коробкой. —
Фамилия?» — спрашивает он между прочим.
Немец — мимо.
Я подумал: «Не робкий!»
«Постой-ка, постой»,—
Сема взял его крепко.
«Да брось, — говорю я, — зачем тебе надо?»
— «А может, мне надо для истории века
знать фамилию последнего гада!»
— «Последний на нашей земле,
я не спорю… —
Семен документ у него берет из кармана. —
Вот письмо из Германии,
Эгонт Кнорре…»
— «Эгонт Кнорре! Неужели? Вот странно!»
Я с машины слетаю, торопясь от волненья,
и глазами в глаза ему,
и гляжу я, сверяя
с ним
того,
кто в тревожные дни отступленья
нас ненависти научил у сарая.
«Что случилось?» — спрашивает меня
автоматчик.
«Этот Эгонт — мой знакомый, ребята.
Оставьте», — прошу я.
«Выполняем задачу,
мы не можем без разрешения комбата».
— «Ну что ж, — говорю, — посмотрю
хорошенько.
Эгонт, Эгонт! Вот свела нас граница!
Ты помнишь, у Брянска была деревенька?
Эгонт, ишь ты, как успел измениться!
Вот бы увидели Сережа и Вася.
Эгонт, видишь, наступила расплата!..»
— «Мы доложим о выполненье задачи,
тогда и допросите, с разрешенья комбата».
— «Далеко батальон?»
— «Да вот, двести метров».

Мы идем прямо ветру навстречу.
Эгонт, качаясь от резкого ветра,
пригибает сутуловатые плечи.
«„Навозные люди“ — это сказано вами!
В сорок третьем были в отпуске дома?
Вы хотели нас сделать рабами?
Вас будет судить ваша пленница Тома!
По-немецки я, правда, говорю плоховато, —
понимаешь меня?»
Он дрожит весь, зеленый…
«Ну, пришли мы. Вот хатенка комбата.
Доложим ему…»
Остаемся мы с Семой.
Враг сидит перед нами. Вечереет. Сидим мы.
«Кури!» Эгонт руку протянул оробело.
«Не стесняйся, закури, подсудимый…»
— «Танкисты, зайдите!»
Мы заходим.
«В чем дело?»
— «Товарищ комбат! Вот фашист..»
— «Ну и что же?»
Я комбата не вижу, в избе темновато.
«Товарищ комбат!»
Он поднялся.
«Алеша?!»
— «Сергей!»
Я обнял дорогого комбата…