Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

Я задумался —
и мечтой уходил постепенно
по лестнице лет,
по пятилетним ступеням.
Я вижу —
пришла к коммунизму передовая колонна,
уже в коммунизме идут знаменосцы,
над ними — знамена…
Серп и молот в колосьях —
герб мира —
проносят колонны.
Советский Союз — впереди,
вослед — миллионы.
В цехах и на поле работа кипит, не смолкая,
высокою целью труда людей увлекая.
Шумят над страной дубравы полезащиты,
от боли защиту нашли,
но больше — ищи ты!

Радиорупор
вещает
об атомных бомбах,
фашисты их за океаном копят в катакомбах,
оружьем гремят, готовя грядущие войны.

Соседи мои на скамейке смеются, спокойны.
«Пора на вокзал нам, Тамара».
— «Алеша, Москва-то!
Двадцать девятое скоро! Октябрь!
Знаменитая дата!»
— «А вот посмотри-ка —
тетради о юности дальней!..»
— «Что такое?»
— «Записки тех лет,
мой дневник госпитальный…»
В руках у нее негромко раскрылась тетрадка,
лицо заслонила веселая светлая прядка.

А радиорупор: «Эскадры… Дивизии… Атом…»

Шли девушки мимо —
новым, широким Арбатом.
Я думал о юности,
о войне,
о разлуке,
мне виделись верные губы
и милые руки,
прощанье мерещилось мне и печальные дети,
потом — возвращение к юности,
к вам
на победном рассвете.
Радиорупор…

Но где же влюбленная пара?
Я ищу их глазами,
выискиваю вдоль бульвара.
Зачем они мне? Но я сожалею тревожно.
«Вот, — думаю я,—
как странно задуматься можно!»
Я поднимаюсь
и замечаю вот эти
тетради,
его дневники,
в пожелтевшей газете.
Беру их, бегу, влюбленных догнать бы:
«Забыли!..»
Ни адреса нет, ни фамилии…

Это не вы ли?
Это не вы написали всё это, ответьте?
Как найду? По какой я узнаю примете?
Это вы, или я, или тот вон высокий прохожий,
на меня, и на вас, и на многих и многих похожий?
Это кто написал?
Не знаю я.

В ясном порядке
эти записки сложились,
тетрадка к тетрадке.

Первый раз я увидел рассвет с неохотой,
помедлить просил, но этого не случилось.
Ночь отпрянула,
и над краем болота
солнце холодное просочилось.
Командир отделения как стоял в плащ-палатке,
так стоит.
И дождь всё так же струится.
Нас осталось не много
после огненной схватки.
Нам надо сквозь заслоны фашистов пробиться.
Сколько нас? Пятеро.
А патронов двенадцать.
Сколько нас?
Мы еще не знаем об этом,
еще в живых никто не может считаться,
пока не выстоит перед этим рассветом.
Нет, не дождь…
Теперь изменилась погода.
То, что было дождем, становится снегом.
Первый снег.
Первый снег сорок первого года!
Первый выстрел — за вспышкою следом.
«Вон идут!» — говорит командир.
Стало страшно.
«Самое главное — встать нам.
Гранаты проверьте,
приготовьтесь, мы пойдем в рукопашный.
Плен страшнее и мучительней смерти!»
— «Ну, Сережа! —
Я гляжу в его глаза голубые,
русый чуб его смят порыжелой пилоткой. —
Мы пробьемся?» —
— «Пробьемся!
Нас ведь родина ждет!
Мы нужны ей!»
Снег на землю идет торопливой походкой.
Лес вдали — в снеговом пересвете
Метров за сто, через болото, деревня.
Солому на крышах разбрасывает ветер.
Немцы там. И в лесу. Вон бегут меж деревьев.
По земле резануло. Мины чавкнули разом,
пулемет застучал, и траву зашатало…
«Ну, вперед!..»
Я охватываю глазом
лес, и поле, и небо, и всё, что попало.
Сотня метров!
Я плыву сквозь болото,
нет, тону,
нет, плыву еще, в тину влипая.
Сердце держит меня и зовет:
жить охота!..
Пули булькают около,
как в картине «Чапаев».
Вот осока, поскорее вцепиться,
и — последний рывок. И опять всё сначала:
мина — взвизгнула.
В землю лица.
Мокрой землей по спине застучало.
Рядом: «Ой!
Ранен в сердце!
Прощайте!..»
Но встает и пошел. Я тогда разозлился:
«Что ж ты врешь?»
— «Я ошибся, ребята!..» —
только сказал он и, шагнув, повалился.
Вот деревня. Вперед! Немец — вот он!
Р-раз — в упор! — и в коноплю, перебежкой,
огородами, по дворам, за ометы.
Жизнь подпрыгивает — то орлом, а то решкой.
«Эй, Сережа, скорей — в лес, к дороге!»
Мы бежим. Я оглянулся и вижу:
немцы.
Зубы их, руки и ноги
в сотне метров.
Всё ближе, всё ближе…
«Есть граната, Сережа?»
— «Нет, вышли!
Ни патрона в винтовке».
Вот роща.
«Хальт! — у самого уха я слышу. —
Ха…»
И сразу — огоньками на ощупь —
пулемет полыхнул у меня под ногами.
Та-та-та!
«Что стоишь-то! Свои же!»
— «В лес беги…»
Та-та-та!
Немцы падают сами, —
что случилось?..
У пулемета, я вижу,
парень лежит.
«Вот спасибо!
Ты кто же?
Ты нас выручил…»
Он молчит, обессилев.
«Будешь с нами?»
Он повис на Сереже.
«Как зовут?»
— «Тараканов… Василий…»
Лес темнеет. Мы идем друг за другом.
Мы молчим — лес молчит, осторожен,
только веткой в лицо ударит упругой.
«Мы пробились!» — говорит мне Сережа.
Час идем, два идем.
Живы, значит.
Три часа.
«Вася, не отставай.
Ночь какая!
Лес нас выведет,
он укроет,
он спрячет..»
Так иду я, двух друзей окликая.