Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

Командир наш поднялся уже,
отдышался к рассвету,
он сидит и ругает
«тигра» этого,
дождик этот,
Германию эту,
и войну поминает.
А радист не выходит из танка,
он связался с бригадой,
мы мотор запросили.
А пока…
«Это что за поместье?»
— «Обследовать надо,
так сидеть мы не в силе».
— «Разрешите?»
— «Идите».
— «Узнаем мы, что за поместье…»
Жалко, что командир приказал мне
остаться на месте.

Дождь осекся внезапно.
«Идут», — доложил я с обидой.
Командир не ответил.
Он туда же глядит.
«Кто третий,
не нашего вида?»
Я сказал: «Кто же третий?
Видно, где-нибудь тоже,
как наша,
застряла машина».
— «Да, бывает со всеми».
— «Или просто отставший нечаянно наш пехотинец».
— «Штатский».
— «Немец?..»
— «Разрешите?»
— «Докладывай».
— «Мы осмотрели снаружи», —
начал было механик,
штатский вдруг подшагнул торопливо
и тут же
нас приветствует «хайлем».
И бумагу сует командиру, и бормочет, бормочет…
«Замолчи, да постой ты!..»
— «Немцы там, много их. Только смирные очень.
Приблизительно — с роту.
Этот вот подбежал, дал бумагу,
свое тараторит,
вот бумага — прочтите.
Может, правда — цивильный какой,
водовоз или дворник,
звездочет иль учитель?»
Командир согласился:
«Давайте, что же там, разберусь я».
Вижу я — на странице,
наверху, над строкой,
нарисованы куры и гуси,
сбоку — колос пшеницы.
Немец бледный, стоит в ожиданье,
не стоится на месте,
руки за спину спрятал…
«Это грамота за успехи в хозяйстве поместья,
куровод он, ребята».

Это было давно.
Мы ползли по дорогам елецким.
Мы Орел обогнули.
Вечереет.
Вот пруд нас встречает волнующим блеском.
Вдруг забулькали пули.
«Кто стреляет?»
Стреляют откуда-то из автоматов.
«Подожди, не спеши ты.
Не сгибайся!
Идем.
Вроде мы на работу куда-то.
Документы зашиты.
Вот дом а ».
— «Ну, скорей!»
К дому первому мы подползаем,
не стучась — прямо в сенцы.
«Это кто там?»
— «Да мы это, мы,
не пугайся, хозяин,
мы свои, окруженцы…»
— «Что такое, старик, кто стрелял?»
Он ответил молчаньем.
Мы на окна взглянули:
на стекле два отверстия, окруженных лучами,—
две немецкие пули.
За окном пруд лежит.
Над водой желтоватой
бьются гуси и утки:
немцы с берега их подстреливают из автоматов
и кричат в промежутки.
За окном —
птицы падают в воду, трепещут крылами
над водою проточной.
Немцы бьют и хохочут,
трепещут и падают сами,
но стреляют, хохочут…

Вечером.
Хлеб хозяин нарезал, ужин мы поджидали.
Нам обмолвиться нечем.
«На сельхозвыставке
в прошлом году
был медалью
хлеб вот этот отмечен.
Погодите».
Старик наклонился, открыл половицу,
отодвинул корягу,
как ребенка, он поднял букет черноусой пшеницы,
развернул нам бумагу.
А в бумаге —
за что награжден он законно,
что поднялся из планов
смелый мастер орловской земли —
полевод из района
Тимофей Емельянов.
И сказал он, медаль о рукав вытирая:
«В поле выйти бы с нею!»
— «Выйдешь в поле», — сказал я.
— «Куда там, ведь ты удираешь…»
Я поднялся, краснея.
«Ты бы, дед, помолчал. Ты бы сам…»
— «Помолчи, больно прыток,
больно молод.
Ты к работе не знаешь еще как путем подойти-то,
серп держал или молот?»
— «Ты напрасно на нас. Мы вернемся, отец,
дай собраться.
Мы осилим!»
— «Это так, но ведь немец не ждет,
он спешит издеваться,
видишь — поле убили, землю всю истоптали.
Я старый, куда я,
поди — совладай-ка!»
Он ложку отбросил.
Так и сидим мы, страдая.
«Ешьте», — просит хозяйка.
«Тятя,
не рви себе душу,
солдата не мучай,
он наш ведь, советский…» —
услышали мы
волнующий, чистый, певучий
голос
за занавеской.
Тимофей Емельянов привстал,
приподнял половицу,
пшеницу запрятал,
бумагу с медалью обратно закутал в тряпицу.
Мы молчим виновато…

«Смотрите, —
прервал мои думы радист,—
на виденье похоже…»
— «Это что там такое?»
Мы привстали и смотрим,
и немец встревожился тоже,
вновь лишился покоя.
У домов показались четыре фигурки, и кружат,
и руками нам машут.
Мы ответили тем же,
а сами — поближе оружье:
немцы там или наши?
Вот фигурки на нас прямо полем идут торопливо.
«Это женщины!»
— «Что ты!»
— «Видишь — в платьях».
— «Ну да, это вижу, вот диво».
— «Трюк немецкой пехоты!»
— «Да, а где куровод?»
Оглянулись мы все — немца нету,
метров двести
отбежал он от нас в направленье к кювету,
что уходит к поместью.
«Стой! Назад!»
Он застыл, повернулся и снова
к нам, назад, потихоньку.
«Дорогие!» —
услышал я русское слово
и увидел девчонку.
«Вы откуда? — спросил командир.—
Вы откуда?»
Я стою озадачен.
А девчата на нас налетели, как светлое чудо,
со смехом и плачем.
Тут и немец в поклоне склонился, как будто из жести,
но глазами грозя им.
«Ну, чего испугались?
Это Фриц, куровод из поместья».
— «Наш хозяин…»
— «Хозяин?!»