Владимир Набоков - Стихотворения

Ю. Иваск в рецензии на издания «Рифмы» отметил сборник Набокова: «Набокову всегда все удается. Вот у кого — дар. <���…> Конечно, ему не могли не удаться и стихи» — но в конце вернулся к положениям полемики четвертьвековой давности между «монпарнасцами» и Ходасевичем — Набоковым:

Да, и в стихах — полная удача. Чтение их увлекательно: сколько изобилия, сколько щедрости. А поэзия? т. е. что-то или нечто непередаваемое? Но что такое поэзия, что такое поэт? Вместо ответа — два уподобления. Во 1-х, не есть ли поэт — что-то вроде колдуна, дающего сладкую отраву (часто с примесью обмана)? И во 2-х, не есть ли еще поэт — последний нищий, просящий милостыню на паперти (и иногда притворяющийся слепым)? Колдовство и нищета (очень всерьез, хотя и не без обмана) — вот, может быть, поэзия. Какое-то безумие. И какое-то не совсем чистое дело. Но этими пороками поэтов Набоков брезгует. Он так самоуверен, победителен. И всегда разумен, не безумен — даже когда передает (и всегда очень удачно) едва уловимое или пишет чисто-лирическое (беспредметное) стихотворение («Был день, как день»). Такой разбор — конечно, субъективен. Говорю с полной откровенностью — так я чувствую…

Статья Иваска вызвала злость Набокова: «…Иваску нельзя к журналам и подпускать» (Дребезжание моих ржавых русских струн… С. 385). Е. Таубер также начинает с похвал:

«Стихотворения» обнимают большой период творчества В. Набокова: от 1929-го года до 1951-го. Но, несмотря на это, они все объединены единой темой: тема эта — Россия, взятая в характерном для В. Набокова разрезе и сплетенная с темой двойника. И этот-то особый подход к теме делает сборник стихов и острым, и своеобразным. То же можно сказать и о манере писать. <���…> Собственно, тема двойника и тема России вместе с темой творчества и являются центральными для Набокова. Писать о музах и о поэтах избито. Но Набоков говорит об этом так, что навсегда запомнишь и «красногубую рифму», и «страницу под стеклом бессмертную, всю в молниях помарок»

и переходит к осуждению:

Любовь его к Росии эгоцентрична. Русский народ с его страданиями и надеждами не интересует Набокова. Не занимает его и вечное во временном облике родины. Он занят только собою.

Выделяя основной «страшный» мотив — «молчанье любви» (из ст-ния «Поэты») и находя его в ст-ниях «Отвяжись, я тебя умоляю…» и «Слава», она заканчивает:

Во многом можно обвинить Набокова, но только не в том, что французы называют «1а lucidité». Беспомощно относясь к другим, он столь же беспомощен и к самому себе, «прогоревшему мечтателю», по собственному определению. И книгу его закрываешь с тяжелым чувством, со страхом за нашу безблагодатную эпоху, за судьбы мира, за судьбы самого для нас дорогого — поэзии.

См. также рец.: А. Н. Стихи В. Набокова // Грани. 1952. № 16. С. 179–180. Г. Адамович обозначил рецепцию стихов Набокова в эмигрантской литературной среде 1950-х гг.:

Появление «Стихотворений» В. Набокова <���…> прошло почти незамеченным. <���…> В Париже книжечка эта ни споров, ни разговоров не вызвала, и было присяжными парижскими ценителями единодушно признано, что хотя стихи и талантливые, однако… И смысл этого «однако» казался каждому настолько ясен, что речь обрывалась на полуслове, сама собой. Смысл был приблизительно тот, что сейчас так писать «не принято», что Набоков оригинальничает, а оригинальничанье набило всем оскомину, что Набоков витиеват, вычурен, многословен, а в поэзии все это ни к чему. <���…> доля истины в них, по-моему, есть. Но очень жаль все-таки, что стихи Набокова не вызвали достаточного внимания. Не только потому жаль, что в стихах этих действительно чувствуется большой талант, — тот же самый талант, который виден в прозе Набокова, — но и потому (и даже именно потому), что они резко расходятся с классическим эмигрантским поэтическим каноном.

Адамович также отметил, что Набоков — «единственный в эмиграции поэт, который чему-то научился у Пастернака» (Адамович Г. Одиночество и свобода. Нью-Йорк: Изд. имени Чехова, 1955. С. 83). В письме А. Бахраху Адамович добавил: «Это блестящее хамство, но все-таки блестящее, а местами (редко) и самая настоящая поэзия. Терапиано тоже фыркает, а в одной сиринской строчке все-таки больше таланта, чем во всех парижских потугах» (Письма Георгия Адамовича А. В. Бахраху (1952–1953) / Публ. Вадима Крейда и Веры Крейд // Новый журнал. 1999. Кн. 217. С. 52), см. также рец. Адамовича в «Новом русском слове» (1953. 29 марта, 26 апреля).