Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Лениво солнце брызжет над холмами.
Вдали в долине сизый влажный пар.
В руках тупые ножницы с пружиной.
Под лозами кирпичная земля.
Все маскарад — и этот старый фартук,
И этот мирный, благодатный труд,
И рук чужих неспешное движенье,
И ножниц звяканье среди безмолвных лоз…
Но близко все… Как песнь из детской книги,
На перепутье всплывшая в душе.
Жена хозяина, увядшая Церера,
В соломенной — корзиночкою — шляпке,
Под подбородком затянула бант.
Мы с нею рядом. Сквозь резные листья,
Склонившись к гроздьям, взглянет на меня
И улыбнется вежливо и кротко:
Не правда ли, как наш Прованс красив?
Вы — чужеземец? Там, у вас в России,
Стряслась какая-то, слыхали мы, беда?..
Что ж, поживите в ласковом Провансе,—
Здесь хорошо… и места хватит всем,—
Так я толкую кроткую улыбку
И взгляд участливый еще прекрасных глаз.

За гроздью гроздь летит в мою корзину,—
Крупны, как слива, сочные плоды,
Налет свинца сиреневым румянцем
Тугие виноградины покрыл…
Под сенью листьев налитые кисти
Просвечивают матовым стеклом.
Вот розовый-медовый «Барбаросса»,
Вот желтая-янтарная «Шасла»,
Вот черный-иссиня… Прижмешь к ноздрям — вино!
Полна корзина… Вскинешь на плечо —
Быка бы, кажется, через плечо забросил —
И, спотыкаясь, вдоль разрыхленной гряды
Бредешь к чернеющим у хижины корчагам.
Сползают гроздья в тесное дупло,
Пестом корявым их тесней притопчешь,
Сок хлюпает и радостно шипит.
Раздолье пчелам! Пьют не отрываясь.
Мул у стены, ушастый гастроном,
Кисть оброненную вмиг притянул губами
И хряпает, расставив ноги врозь,
Закрыв глаза в блаженном упоенье…
А рядом на соседней полосе
Верзила-парень, долговязый циркуль,
Застрял в кусте: одной рукою в рот,
Другою — в крутобокую корзину.
Обычай свят: во время сбора ешь,
Не разоришь хозяина, хоть лопни!
Хозяйские внучата между тем,
Лукавые мальчишка и девчонка,
Подкрались сзади к парню, как лисята,
И вымазали вмиг его лицо
Густым багряным соком винограда…
Смеется бабушка, сам парень гулко ржет,
И заливаются неудержимо внуки…
Обычай свят: во время сбора — ешь,
Но если вымажут, то, чур, — не обижайся!

Под зыбкой тенью перечных деревьев
За трапезой полуденной сидим…
На старом ящике палитра вкусных яств:
Багровый срез ослиной колбасы,
Янтарный сыр с коралловою коркой,
Ковш с фигами, — вдоль кожуры лиловой
Припали к трещинкам тигровой масти осы…
Надломишь хлеб — так вкусно хрустнет корка!
Жужжит над бровью пьяная пчела,
В сентябрьском солнце мягко мреют горы,
За скатом шлепает дремотная волна,
И листья лоз так ярко-изумрудны,
И бархатный так темен кипарис,
Что закрываешь медленно глаза,
Чтобы раскрыть их в изумленье снова…
На что смотреть? На дальние леса?
На синие глаза хозяйской внучки?
На сизый остров в дымной полумгле?
В руке стакан. Чуть плещется вино…
Благослови, Господь, простых чужих людей,
Их ясный труд и доброе молчанье,
И руку детскую в ладони неподвижной…

У подножья лесных молчаливых холмов
       Россыпь старых домов.
Пирамидкой замшелой восходит костел,
       Замыкая торжественно дол.
В тихой улочке стены изгибом слились.
       Спит лазурная высь…
Парусит занавеска над входом-норой.
       Гусь кричит под горой.

Здесь, в лавчонке глухой, отдыхает душа.
       Выбирай не спеша
Стопку старых конвертов, лежалый бисквит,
       Колбасу из ослиных копыт…
Пахнет затхлой корицей, алеет томат,
       Мухи томно жужжат,
И хозяин, небритый сухой старичок,
       Равнодушен, как рок.

Вот и почта. Над ящиком стерлись слова.
       Под окошком трава…
Опускай свои письма в прохладную щель,
       Господин менестрель!
За решеткой почтмейстер, усатый бандит,
       Мрачно марки слюнит.
Две старухи, летучие мыши в платках,
       Сжали деньги в руках.

И опять я свободен, как нищий дервиш.
       Влево — мост и камыш,
Вправо — тишь переулка, поющий фонтан,
       И над плеском — лохматый платан.
Колченогие старцы сидят у бистро,
       Олеандр пламенеет пестро…
Средь домов вьется в гору дорога-змея,
       И на каждом пороге — семья.

Сквозь каштаны пылает сверкающий диск.
       Площадь. Пыль. Обелиск.
Как во всех городках, этот камень простой
       Вязью слов испещрен золотой.
Имена, имена… Это голос страны,
       Это скорбное эхо войны:
«Кто б ты ни был, прохожий, замедли в пути
       И детей наших мертвых почти».