Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

      Дождь иль зной, а чиж-мечтатель
Распевает гимн в три ноты.
Платье, кровля и издатель —
Никакой о них заботы!
Что ему наш мир бездушный,
Революции и визы?
Вон обед его воздушный —
Сотни мошек бледно-сизых…
      Вся земля ему отрада,
      Всюду родина над ним —
      И совсем ему не надо
      Ни в Берлин летать, ни в Рим.

Блестя золотыми зубами,
Из парка
Выходит кухарка-швейцарка
С бобами.
Расставила боком подметки,
Застыла:
На липе разлапистой гулко и четко
Воркует голубка… Как мило!
Две бабочки вьются над маком,—
Жених и невеста.
Сияя восторженным лаком,
Кухарка — ни с места.
Посмотрит на тучки,
На желтых утят в светло-сизой капусте
И сложит умильно швейцарские ручки
На бюсте.

А в кухне клокочет бульон,
Бежит через край,
На блюде охапка сырых макарон,
Под блюдом — рассыпанный чай,—
И мухи, на мясо усевшись гурьбой,
Жужжат вперебой…
Какая обида!
Напрасно уныло взывает хозяйка:
«Где Фрида?!»
Поди — и узнай-ка…

О Фрида, цвети без забот!..
Случаен твой жребий кухарки:
Дух Сафо встревоженно-жаркий
В тебе несомненно живет.
Прими же мой братский привет!
Когда-нибудь, выбравши время,
Тебе возложу я на темя
Венок из твоих невозможных котлет.

С задорным лаем мчатся псы,
      Платан проснулся бурый,
А наш консьерж завил усы
      И строит прачке куры…
На скамьях — солнечная ртуть.
      В коляске два младенца
Друг дружку сцапали за грудь,
      Задравши вверх коленца.
Средь серых стен над мостовой
      Вдоль старого базара
Сверкает вешней синевой
      Небесная Сахара.
В кустах зеленый птичий рай,
      Каштан в ажурных бантах,
И даже старенький трамвай
      Весь в легких бриллиантах…
В витринах прачечной сквозят
      Пленительные плечи…
Консьерж погиб, — апрельский яд
      Смертельнее картечи!

Однажды средь мирной прогулки
Мне друг мой, прозаик, сказал:
— Читать надо дерзко и гулко,
Чтоб звуком заполнить весь зал!

Чтоб лампы на люстрах дрожали!
Чтоб замер у двери ажан…
Но правую руку вначале
Ты можешь засунуть в карман…

А после — восторженным жестом
Воздень ее вдруг к потолку!
Взбей слово рассыпчатым тестом,
Воркуй, как глухарь на току…

Нелепо, подобно жирафу,
Торчать на эстраде в тоске:
Давид выходил к Голиафу
С одною пращою в руке.

Не мямли, краснея позорно,
Не ной в носовую дуду.
Глазами фиксируй упорно
Девицу в четвертом ряду.

Концы подавай полногласно —
То басом, то нежным альтом,
И если услышишь: «Прекрасно!»,
Подайся вперед животом.

………………………………………………
Прозаик устроил свой вечер,
А я поучиться пришел.
Три люстры горели, как глетчер,
Сиял лакированный пол.

И вот — распахнулась портьера.
Он вышел. Храни его Бог!
Встал боком и желтый, как сера,
Взглянул на дрожащий сапог.

И вдруг загундосил уныло,
Отставивши ногу, как ять…
Резинку жевал он иль мыло,
Не мог я, признаться, понять.

Где жесты? Где звонкие ноты?
Ладони висели пластом,
В носу заливались фаготы,
И галстук болтался глистом…

Окончил. Одернул манишку
И рысью скорее-скорей,
Косясь на рояльную крышку,
Исчез средь кулисных дверей.

Юбилейный стиль известен:
В смокинг стянутое слово
Напомадишь, и разгладишь,
И подкрасишь, и завьешь…
Восклицательные знаки
Соберешь в букет разбухший
И букетом этим душишь
Юбиляра с полчаса.

Юбиляр сидит понуро,
Вертит в пальцах карандашик,
И в душе его крылатой
Загораются слова:
«О, когда, когда он кончит?..
Где моя ночная лампа,
Стол мой письменный и туфли,
Крепкий чай и тишина?»

Но сегодня случай легкий:
Разве Зайцеву Борису
На турецком барабане
Можно арии слагать?
Разве жаворонку нужен
Пышноцветный хвост павлиний?
Тает-тает в бледном небе
И, сливаясь с ним, звенит…