Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Над головою по веревке вползает немец на скалу.
А я лежу ленивей кошки, приникнув к теплому стволу.
В груди пушистой желтой ивы поет, срываясь, соловей,
И пчелы басом распевают над сладкой дымкою ветвей.
У ног ручей клокочет гулко, по дну форель скользнула в щель,
Опять сияет в горной чаще расцветший радостью апрель!
Ах, если б Ты, вернувший силы поникшей иве, мхам средь скал,
Весною снова человека рукою щедрой обновлял:
Чтоб равнодушная усталость исчезла, как февральский снег,
Чтоб вновь проснувшаяся жажда до звезд стремила свой разбег,
Чтоб зачернел над лбом упрямым, как в дни былые, дерзкий чуб,
Чтоб соловьи любви и гнева слетали вновь с безумных губ…

Поет рубанок гладкий,
Взлетает по доске,
И стружки в беспорядке
Шуршат на верстаке,
И клей ворчит в клеянке
На медленном огне,
И незабудки в банке
Синеют на окне.
    Так любо в такт работе
    Заливисто свистать
    И ни о чем не думать,
    И ничего не знать.

На подоконник жаркий
Прилег знакомый кот.
В шкафу остались шкварки,—
Учуял, обормот!
А воробьи-злодеи
На пыльной бузине
Вытягивают шеи
И тянутся ко мне.
    Ходи, рубанок, легче,
    Укачивай мозги,—
    День тянется, как кляча,
    И впереди — ни зги…

Сползает слой за слоем,
Шипит-поет доска,
Ореховым настоем
Окрасим ей бока…
Бурав провертит дырки,
Нож сгладит мат торцов,
Резные растопырки
Проденем с двух концов,—
    И вот, гляди, над койкой,
    Вся стройная, как бриг,
    Повиснет этажерка,
    Скворешница для книг…

Суровая, как шкипер,
Не раз, ключом звеня,
Хозяйка, фрейлен Пипер,
Буравила меня:
«Тургенев на диване…
Кнут Гамсун на полу…
Словарь на чемодане,
А „Руль“ и „Дни“ в углу!»
    Ну, что ж… Пора бедняжку
    Избавить от хлопот.
    Какое ваше мненье
    Об этом, мистер кот?

Безмерно жутко в полночь на погосте
Внимать унылому шипению ольхи…
Еще страшнее в зале на помосте
Читать на вечерах свои стихи.

Стоит столбом испуганная Муза,
Волнуясь, комкает интимные слова,
А перед ней, как страшная Медуза,
Стоглазая чужая голова…

Такое чувство ощущает кролик,
Когда над ним удав раскроет пасть,
Как хорошо, когда поставят столик:
Хоть ноги спрячешь — и нельзя упасть…

А по рядам, всей ощущаешь кожей,
Порхает мысль в зловещей тишине:
«Ах, Боже мой, какой он непохожий
На образ тот, что рисовался мне!»

У Музы спазма подступает к глотке,
Застыло время, в сердце алый свет.
Какие-то разряженные тетки
Наводят, щурясь, на тебя лорнет…

Как подчеркнуть курсивом слова шутку?
Как расцветить волненьем тона боль?
И, как суфлер, запрятавшийся в будку,
Дубовым голосом бубнишь чужую роль.

А лишь вчера, когда вот эти строки
Качались в беззаботной голове,
Когда у Музы разгорались щеки,
А за окном плыл голубь в синеве,

И чай дымился в солнечном стакане,
И папироса тлела над рукой,—
Мгновенья плыли в ласковом тумане
И так был тих задумчивый покой…

Скорей, скорей… Еще четыре строчки.
Зал потонул в сверкающем чаду.
На берег выйду у последней точки
И полной грудью дух переведу!

Ты ждешь весны? Я тоже жду…
Она приходит раз в году.
Зеленый пух завьет весь сквер,
И на подъезде тощий сэр,
Пронзая мартовскую ночь,
Во всю мяукнет мочь…

Ручей вдоль края мостовой,
Звеня полоскою живой,
Сверкнет на перекрестке вдруг,
Потом нырнет в прохладный люк
И унесет в подземный край
Кораблик твой… Пускай!

День стал длиннее чуть-чуть-чуть…
Еще февраль свистит в окно,
Еще туман взбивает муть,—
Нам, право, все равно:
На всех кустах, — пойди-ка в сад,—
Живые почки чутко спят.

И в снежной чаще спит медведь,
Он чует, лапу в пасть зажав,
Что скоро солнечная медь
Заткет луга узором трав…
И в дальнем Конго журавли
Уже готовят корабли.

Приди ж, дружок-весна, скорей
Из-за лазоревых морей…
Твой первый листик я сорву,
К губам притисну в старом рву
И звонко щелкну в тишине,
Как белка на сосне!..