Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Словно загар смуглолицый,
Копоть сгоревших веков…
Чуть розовее корицы
Стены домов-стариков.
Площадь. Гирлянда фонтана.
Плещет струей василиск.
Над головой великана
Врезался ввысь обелиск.
Церковь, как арфа немая,—
Вся ожиданье и взлет,
Струны-колонны вздымая,
К облаку стройно плывет.

Лавочка пестрой пещерой
Мирно сквозит на углу:
В воздухе окорок серый,
Холм овощей на полу.
Стены все выше и уже.
Туча вспухает волной.
Тихо качается в луже
Отблеск колонны резной.
Крепки рельефы дельфинов…
В прорези стен вдалеке
Брызжут огнем апельсины
На разноцветном лотке.

Тибр закипает сердито…
Башня. Подошва моста.
В щелях сырого гранита
Тощие лапы куста.
Мимо! Во мгле переулка
Люди, как крысы, снуют.
Ослики топают гулко.
В окнах — вечерний уют…
Перед знакомой харчевней
Жареный, плотный кабан.
Сладок под аркою древней
Вялый мускатный дурман!

Ты видел ли «Школу Дианы»
На вилле Боргезе, мой друг?
Девчонок взволнованных станы,
Стремительность бедер и рук…
Стрела, зазвенев, пролетела,
Свергается горлинка ниц,—
Еще в напряжении тело
И жаден восторг учениц…
Диана застыла в сторонке,
Над строгим челом — полукруг.
Вдали на холме две девчонки
Борьбой услаждают досуг.
Внизу беззаботные дети
В потоке, прозрачней стекла,
О всем позабывши на свете,
Полощут нагие тела.

В сбоку сквозь пышную зелень
Крестьянская жмется чета:
Прокрались из горных расщелин,
Приникли и смотрят… Мечта?
Под вечер в далекой деревне
Средь круга неверящих глаз
Польется в притихшей харчевне
Взволнованный, странный рассказ.

Над плетеной постелью мать склоняется в тревоге,
Никого вокруг. Пора…
Тростники средь водоема низко кланяются в ноги,
В небе алая игра.
Мальчик в мраморной корзине так беспечно поднял ножки,—
Мир не страшен для него:
Старый Нил, как мать, качает и урчит нежнее кошки.
Пусть качает… Ничего.
Но она… Своей рукою оттолкнуть младенца сына?
На устах — безмолвный крик.
Стан, как каменная арфа. Бог не слышит, даль пустынна.
Колыхается тростник.

Сюда болтливые гиды
Не водят заморских гостей:
Об этом скромном фонтане
До них не дошло вестей…
Но как хорошо на закате
Сюда прийти одному,—
Смотреть на бессмертный город,
На даль в стоцветном дыму.
Смотреть, вспоминать и думать…
Закат, как пламя костра;
О скорбная мать Моисея!
Сегодня — ты наша сестра.

Когда советский лжепиит,
Подкидыш низменной рекламы,
В кафе берлинском нахамит
И разорвет жакет у дамы,—
       Для европейских трезвых глаз
       Грязней свиньи такие франты,—
       И слышишь триста первый раз:
       «Mein Gott! [8]Ах, эти эмигранты!»

Взяв отпуска у сатаны,
Пируют «нэпманы» в Берлине,
Красновельможные чины
И их дородные гусыни…
       Самодовольный хриплый смех,
       На хищных пальцах бриллианты…
       И снова на устах у всех,
       «Mein Gott! Ах, эти эмигранты!»

А пестрый виленский навоз,
Вплывающий на две недели
Для биржевых метаморфоз,
Для сахарина и фланели?
       Полны их ржаньем все сады
       И все гостиницы-гиганты…
       И вновь шипят на все лады:
       «Mein Gott! Ах, эти эмигранты!»

Галдят по-русски? Суд готов.
Каких еще искать резонов?
У эмигрантов нет значков,
Как у собак и фаэтонов.
       Мы европейцев не виним.
       Как занести им в прейскуранты —
       Кто властный хам, кто пилигрим?
       «Mein Gott! Ах, эти эмигранты!»

Но если иезуит-лихач,
Вчера кропавший в «Общем деле»,
По новым вехам дует вскачь
И мажет грязью по панели:
       «Ах, эмиграция! Вертеп!
       Скандалы! Пьянство! Бриллианты!»,
       Невольно крикнешь: «Шут! Ослеп?
       Да разве вы-то — эмигранты?..»

Если б я торговал корсетами,
Кокаином или браслетами,
Если б я был куафером, шофером,
Или секретных дел акушером,—
Не нуждаясь в благословении Пешехонова,
Я бы уехал без оного.
Все такого рода двуногие
Обходятся без всякой идеологии:
Клиентура красных придворных дам
И изобилие советских панам
Создают такую пышную среду,
Что в ней можно жиреть хоть в аду…
Да и техника возвращения
Не представляет для них затруднения:
Почтительное выражение глаз
И превращенный в валюту алмаз.