Округ тебя все грешники толпятся.
Мне страшно: вниз сорвутся, полетят…
Не занесу я имена их в Святцы.
Не залатаю продранный наряд.
Я плачу: зрю я лица, лица, лица –
Старуха – нищенка вокзальная – с узлом,
Бурятка-дворничиха – посреди столицы
Вбивала в лед чугунный черный лом! –
И вот он, вот он! Я его узнала –
Тот зэк, что жутко в детстве снился мне –
Занозистые нары, одеяло
Тюремное, и навзничь, на спине,
Лежит, – а над глазами – снова нары,
И финкой входит под ребро звезда,
И в тридцать лет уже беззубый, старый,
Он плачет – оттого, что никогда…
Не плачь! Держись! Кусок лазурной ткани
Хватай! Вцепись! Авось не пропадешь,
Авось в оклад иконный, вместо скани,
Воткнут когда-нибудь твой финский нож…
А за ноги тебя хватают сотни
Страдальцев! Вот – уже гудят костры
Пытальные!.. Да, это Преисподней
Те, проходные, гиблые дворы.
Замучают: в рот – кляп, мешок – на шею,
И по ушам – палаческий удар…
Но Музыка!
Зачем она здесь реет,
Откуда надо льдами – этот жар?!
Как Музыка трепещет на ветру!
Сколь музыкантов!.. Перцами – тимпаны…
Бредовой скрипки голосок в жару
Поет "Сурка" – любовно, бездыханно…
Флейтист раздул, трудяся, дыни щек!
Арфистки руки – снежные узоры,
Поземка… А мороз-то как жесток –
Лишь звезды там, под куполом, на хорах,
Переливаются…
Плывет органный плот,
И бревна скреплены не проволокой – кровью
Всех, кто любил, страдал, кто в свой черед
Падет, прошедши рабью жизнь, воловью…
Играй, орган! Раздуйтесь в небесах,
Меха! Кричите громче, бубны, дудки!
Мне страшно. Чую я Великий страх –
Последний страх, сверкающий и жуткий.
И в музыке, насытившей простор
Земли зальделой и небес державных,
Запел, запел родимый светлый хор
О днях пречистых, людях богоравных!
И рядом – за лопаткою моей –
Я онемела, в глотке смерзлось слово… –
Ввысь, ввысь летели тысячи людей –
Как языки огня костра степного!
Они летели ввысь, летели ввысь!
Улыбки – ландышами первыми сияли!
В холодном Космосе мой Сын дарил им жизнь –
И так они друг друга целовали,
Как на вокзале, близ вагона, брат
Сестру целует, встретивши впервые,
Все ввысь и ввысь!
И нет пути назад.
Лишь в черноте – дороги огневые.
Лишь в черноте – гремящий светлый хор,
Поющий "Свете тихий", "Аллилуйю", –
О мой родной, любимый мой Простор!
Тебя я прямо в губы поцелую…
Твои пустые, синие снега.
Бочажины. Излучины. Протоки
Медвяные. Стальные берега.
Избу с багрянцем власти на флагштоке.
Угрюмые заречные холмы.
Церквуху, что похожа на старуху.
Грудь впалую чахоточной зимы
И голубя – сиречь, Святого Духа –
На крыше сараюшки, где хранят
Велосипеды и в мешках – картошку!
И шаль прабабки – таборный наряд,
И серьги малахитовые… Кошку,
Залезшую в сугроб – рожать котят…
Целую все! Целую всех – навечно!
Лишь звезды дико в черноте горят,
Так грозно, страшно, так бесчеловечно… –
И звезды все целую! До конца,
До звездочки, пылинки света малой!
Все лица – до последнего лица,
Всю грязь, что из нутра земли восстала,
Всю чистоту, что рушится с небес
Прощальными родными голосами, –
Целую мир, пока он не исчез,
Пока его я оболью слезами!
Сугробы! Свечи! Рельсы!..
И Тебя,
Мой Сын, кровинка, Судия мой грозный,
Пока гудит последняя судьба
Гудком росстанным на разъезде звездном,
Пока, мужик, глядит в меня Простор,
Пока, мужик, меня сжимает Ветер,
Пока поет под сводом
светлый хор
Все счастие – последнее на свете.
ПЕСНЯ МАРИИ – КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Спи-усни… Спи-усни…
Гаснут в небесах огни…
Спи… От сена запах пряный,
В яслях дух стоит медвяный,
Вол ушами поведет…
Коза травку пожует…
В небе синяя звезда
Так красива, молода…
Не состарится вовек…
Снег идет, пушистый снег…
Все поля-то замело –
А в яслях у нас тепло…
Подарил заморский царь
Тебе яшму и янтарь,
Сладкий рыжий апельсин,
Златокованный кувшин…
Спи, сынок,
спи-усни…
Заметет все наши дни…
Будем мы с тобой ходить,
Шубы беличьи носить,
Будем окуня ловить –
Во льду прорубь ломом бить…
Будешь добрый и большой,
С чистой, ясною душой…
Буду на тебя глядеть,
Тихо плакать и стареть…
Спи-спи…
Спи, сынок…
Путь заснеженный далек…
Спи-усни… Спи-усни…
Мы с тобой
сейчас одни…
Мы с тобой
одни навек…
Читать дальше