Елена Крюкова - Зимний Собор

Над измызганным тельцем, где кровь на крови,
На снегу площадном… Возглашаю: живи.

Заклинаю: живи!
Заповедаю: встань!
…Перекручена красной повязкой гортань.

А мальчонка валяется, будто бежал
И упал. Завывает народ, как шакал.

К небу пьяную морду воздев, воет мать.
Шепчут старцы, старухи: нам всем умирать.

Только мальчик вот этот!.. Один, меж людьми…
Всех отпой, отповедай. Его – подними.

И я пальцы к нему врастопырку тяну!
И кричу: ну, вставай!.. Оживай!.. быстро, ну!..

И я вижу, как тело в сугробе сидит.
И я вижу, как глаз одичало глядит.

И встает он, весь белый, с разбитой губой,
С головой раскроенной, от боли – слепой,

Мальчик, в драке убитый, в миру воскрешен –
И, шатаясь, ко мне тяжко ломится он

Через бедный, густой, тяжкий воздух земной…
Я его обнимаю. Сынок мой. Родной.

***

На меня Чайковский
Глядел из тьмы во тьму.
– Плохо мне, Чайковский, –
Сказала я ему.

Плохо тебе тоже, медный,
Бронзовый твердак…
С горя закатилась в бедный,
В бронзовый кабак.

Это была рюмочная.
Для погибших – думочная.

И один беззубый, тощий,
Мятый как сапог,
Кинул мне навстречу мощи,
Кинул говорок.

Не гранитная-святая
И не бронза-медь –
Я была ему живая,
Близкая, как смерть.

РУССКАЯ РУЛЕТКА

Пули – бусы!
Пули – серьги!
Брюшки – что креветки!..

Яркой я зимой играю в русскую рулетку.

Револьвер такой тяжелый… ах, по мне поминки?!..
Я стою средь мерзлой снеди на Иркутском рынке.

Пули – клячи!..
Пули – дуры!..
Револьвер – в охапку.
Пот течет по скулам дядьки с-под бараньей шапки.

Револьвер – такое дело. Я стреляю метко.
Что ж ладонь вспотела солью, русская рулетка?!..

Стынет глаз бурятки медом. Стынут глыбы сливок.
Стынет в царских ведрах омуль. Кажет ель загривок.

Янтарями – облепиха!
Кровью – помидоры!
Ах, оружье, ласка, лихо русского задора!

Гомонят подтало бабы, щелкая орешки.
Я для публики – монетка: орел или решка?..

Жму костями плоть железа. Руку тянет холод.
“Ну, стреляй!..” – вопят мальчишки. Крик стучит как молот!

И, к виску подбросив руку, пред вратами Рая
Я на вечную разлуку так курок спускаю,

Как целую зиму в губы! В яблоко вгрызаюсь!
Как – из бани – в снег – нагая – Солнцем умываюсь!

Жизнь ли, смерть – мне все едино!.. Молода, безумка!..
Упаду на снег родимый – ракушкой-беззубкой…

Это – выстрел?!..
Я – живая?!..
Дайте омуль-рыбу!..
Дайте откусить от сливок, от округлой глыбы!..

Дайте, бабы, облепихи, – ягодой забью я
Рот!..

Как звонко. Страшно. Тихо.
Шепот: “Молодую…”

На снегу лежу искристом, молнией слепящем.
Умерла я, молодая, смертью настоящей.

Из виска текут потоки. Чистый снег пятнают.
Револьвер лежит жестокий. Настоящий, знаю.

А душа моя, под небом в плаче сотрясаясь,
Видит все, летит воздушно, чуть крылом касаясь

Тела мертвого и раны, баб с мешком орехов,
Мужиков, от горя пьяных – в ватнике прореха,

С запахом машинных масел пьяного шофера,
С запахом лисы и волка пьяного Простора… –

Вот так девка поигралась! Вот так угостилась!..
Наклонитесь над ней, жалость, радость, юность, милость…

Наклонись, дедок с сушеной рыбкой-чебаками:
На твою похожа внучку – волосом, руками…

Гомон! Визг вонзают в небо! Голосят, кликуши!
Я играла с револьвером – а попала в душу.

И кто все это содеял, весь дрожит и плачет,
На руки меня хватает во бреду горячем,

Рвет шубейку, в грудь целует, – а ему на руки
Сыплются с небес рубины несказанной муки;

Градом сыплются – брусника, Боже, облепиха –
На снега мои родные, на родное лихо,

Да на револьвер тяжелый, на слепое дуло,
Что с улыбкою веселой я к виску тянула.

Это смерть моя выходит, буйной кровью бьется,
Это жизнь моя – в народе – кровью остается.