Елена Крюкова - Зимний Собор

А трубы – нету сладу!.. Табачный воздух рвут!..
Танцуйте до упаду – авось они пройдут:
Краснознаменны годы, казарменны гудки,
Фланговые народы с дрожанием руки…

Там будут псы и кошки и каждый – сыт и пьян…
Танцуйте, длинноножки, для них блатной канкан!
В роскошестве погибнем, да в пиршестве помрем,
А все же спину выгнем и рому отхлебнем!

И выбежим! И спляшем – во вьюгах площадей,
Среди кремлевских башен, среди родных людей –
И спереди, и сзади – все в лентах и цветах! –
Краснознаменны бляди –
Любашки, Верки, Нади –
Задрогнув, при параде,
С улыбкой на устах.

ITALIAMIA

…Через снега – сугробы – погорельство:
-Милый.
In Te la vita mia.

Пусть эта жизнь до дна – до пепла – мимо:
In Te la vita mia.

А как без кожи?! – без судьбы?! – спрямила
Та наковальня, где меня схватила
Рука такого Златокузнеца, что – Боже!.. –
Я из железа в золото вобьюсь, похоже,

В матерью ту, из коей – звезды самосветят…
Какой великий в мире ветер.

И ни за что… – за все богатства, царства, злата мира…
IN TE LA VITA MIA.

СТАРАЯ ОФЕЛИЯ

Анне Барковой

Седые пряди по лицу. Седые пряди.
Все ближе, девочка, к венцу – ты при параде.
Ты из комодной дерни тьмы, из тьмы пропащей –
Навесь на шею жемчуга, на черепашью.
Ты помнишь, деревянный Бог, метель Печоры?!..
Мотают медных пуль клубок герои, воры.
Идут ко рву – спина к спине. И, иже с ними,
Над ними в тучах, как в огне, в полярной сини,
Ты – ты раздатчица одна; одна в бараке
Молельщица за всех; жена верней собаки;
Одна – грязна, как сотни шлюх; одна – подковой
Замерзлой согнута, крестом Голгофы голой!
Ты залпы слышала. Твой мозг не помрачился.
Крепка, железна, гордый гвоздь. В тебя влюбился… –
Да кто?!.. – никто. Сухою лапой пыль буфета
Сметешь. Одна. Зимой. В пальто. Рыдай – ПРО ЭТО.
Накапывай в седой хрусталь посмертной стопки
Полярной ночи Жерминаль, полярной топки
То крематорное вытье, тот вой волконский –
Трех отроков в пещи житье – в той, Вавилонской…
И пей! И рюмку опрокинь над совьей глоткой!
Гляди, какая стынет синь по околотку –
Кровавый Марс в седом окне… хвощи мороза…
Ну, помяни. Ну, увеличь ночную дозу…
За всех, кого любила ты в гробах мерзлотных!
Буфет играет витражом, ножом голодным.
Дыряв халат. Принять бы яд. Уйти, не мучась.
Три Парки за окном стоят и вьюгу сучат.
Не ссучилась. Не предала. Блажени, ради…

Седые пряди через лоб. Седые пряди.

ПРОЩАНИЕ ВОЗЛЮБЛЕННЫХ

В ладонь тебя целую – чтоб сияла!..
А в губы – чтобы никогда… никто…

На общежитское слепое одеяло
От холода положено пальто.
На плитке стынет чайник обгорелый.
Кинотеатр в окне – страшней тюрьмы.
И два нагих, два полудетских тела –
В ночном нутре, в седом жерле зимы.
О Господи! – не приведи проститься –
Вот так, за жалких полчаса
До поезда, – когда глядят не лица,
А плачуще – глазами – небеса…
Когда вся жизнь – авоською, горбушкой,
Двумя билетами в беснующийся зал,
Газетным оловом, больничною подушкой,
Где под наркозом – все сказал…

Но дай, любимый, дай живое тело,
Живые руки и живую грудь.
Беда проехала. И время просвистело.
И выживем мы как-нибудь.
Мы выживем – в подземных перелазах,
Отчаянных очередях,
Мы выживем – на прокопченных базах,
Кладбищенских дождях,
Мы выживем – по всем табачным клубам,
Где крутят то кино!..
Мы выживем – да потому, что любим.

…Нам это лишь — дано.

БАЯНИСТ ПОД ЗЕМЛЕЙ

Белые копья снегов в одичалую грудь
Навылет летят.
Льдом обрастает, как мохом, мой каторжный путь!
Стоит мой звенящий наряд
Колом во рдяных морозах! Хозяин собак
Не выгонит, пьян, –
Я же иду по ночам в лихолетье и мрак:
Туда, где баян.

Скользок и гадок украшенный кафелем мир
Подземных дворцов.
Вот сталактиты светильников выжгли до дыр
Газеты в руках у птенцов.
Вот закрывается локтем несчастная мать,
На грязном граните – кормя…
Мир, дорогой, я тебя престаю понимать, –
Поймешь ли ты мя?!

Тихо влачусь под землей по широким мостам –
Гранит режет взор,
Мрамор кроваво-мясной, кружевной, тут и там,
Мономах-лабрадор!
Господи, – то ли Карелия, то ли Урал,
А то ли Эдем, –
Только, Исусе, Ты не под землей умирал –
Где свет звездный: всем!..