Солнце раскаленное
В озеро бездонное
Закатилось.
Долгожданное,
Век незнанное
Сбылось.
Риз червонных
И червленых
Орнаменты,
Прошвы, ленты
У воскрылий
Снежных лилий
Альп склоненных,
Просветленных,
Блещут заревом великим,
Как в Палермо мозаики.
Синим, синим кашемиром
Божии покрыты нефы,
И повсюду барельефы,
Всюду вставлены метопы,
Где могучие циклопы
С кемто бьются озлобленно.
Чисто, ясно, упоенно
Отражает глаз зеркальный
Бешеное аллилуйя
Солнечного поцелуя.
Небо сверху, небо снизу,
Лишь по дальнему карнизу
Гор виднеется едва
Дымчатая синева.
Небо в сердце, небо в пальцах,
Всюду алые шелка.
Вышивай скорей на пяльцах
Душу райского цветка!
На колени склоненный, в колени
Опустился я к тихой голубке,
И наитья предельного гений
Посетил нас в убогой скорлупке.
И в потоке червонном Данаи
Ослепительней не было блеска,
И видение Дантова Рая
Было скромною лишь арабеской
Перед тем, что в очах у невесты
Я в мгновение это прочел,
И испуганно Тайны с насеста
Разлетелись, как облачко пчел.
И сжимая горячие ручки,
И целуя блаженно уста,
Я вился, как атласные тучки
У вершинного гдето креста,
Я вился, изливаясь в любую
Из безбрежности звездных аорт,
И я душу имел голубую
И ликующий солнца аккорд.
Высокие тополи, рыцари важные
В заката золоченных латах,
На страже в червонных палатах
Степенно качаются с песнею шпажною.
Им истины плевелы чужды бумажные,
Истории сложной шахматы,
Моральной Голгофы стигматы, –
Их шелест и шепот – идеи закряжные.
Сомкнитесь, обстаньте! Я первенец Божий,
Стихии больной менестрель,
Я миг, на безбрежность творенья похожий.
Хрупка, паутинна свирель,
И дует и плюет сатир толсторожий
В души голубой акварель.
Исполинской крылатой гребенкой,
Как тяжелые, острые бороны,
Бороздят синечерные вороны
Над убогой родимой сторонкой.
Бледносини, как глазки ребенка,
Колеи, что в лазури проторены,
Но вороньи каркар чуть повторены,
Как заноет опять под печенкой.
Эти черные в небе горланы,
Это жизни обыденной жуть,
Это красные в мелях баканы.
Чуть услышишь, под мышкою ртуть
Закипит, и раскроются раны,
И на солнце тогда не уснуть.
К беспредельности неба и к звездному чуду,
К многошумности моря, к ажурности трав,
Даже крайние розы в пути оборвав,
Я восторженным век свой недолгий пребуду.
К человека ж телесному, страшному блуду,
К аромату жестоких идейных отрав,
К всеизведавших грешных очей изумруду
Я останусь до смерти жесток и неправ.
Человек – омерзительная амальгама
Из угасшей в гниющей трясине кометы
И низверженных ангелов злобного гама,
Человек – марафонский посланец без меты.
И души не сложилась бы дивная гамма,
Если б в мир не явились зачемто поэты.
Вчера в громадном терпеливом глазе
Измученной, худой, цыганской клячи,
Жевавшей мокрую солому в тазе
У низкого плетня убогой дачи,
Я отражался, как в хрустальной вазе,
Миниатюрный, созданный иначе,
С горами, лесом, тучами в экстазе,
Как иерогли/ф таинственной задачи.
Сегодня на плетне висела шкура
Кровавая, на глаза ж поволоке,
Меж мускулов раздутых, синебурых,
Рои жужжали оводов стооких,
И, такова уж у меня натура,
С недоуменьем думал я о роке.
Направо шест засохший ясенёвый,
Налево тень бросающий стожок,
Внизу бурьян с щетиною ежовой,
Вдали сухой за сливами лужок.
А в треугольной раме бирюзовый
Атласный фон и белый сапожок
Недвижной тучки, и деталью новой
Зачемто узкий месяца рожок.
Какой он бледный в жаркие полудни!
Как дважды в чае выжатый лимон.
Куда его мечтательности чудной
Девался звезды затмевавший сон?
Такой и ты в нередкостные будни,
Скучающий на солнце Эндимион!
Когда я прихожу в непрошеные гости
Куданибудь впервой с котомкой и узлом,
Я второпях ищу в предместиях погосты,
И если красоты таинственным жезлом
Природа не дарит там отошедших кости,
Я прячусь, как могу, от Смерти за углом
Или бегу опять через поля и мосты,
Твердя до одури изведанный псалом.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу