Дмитрий Кленовский - Полное собрание стихотворений

По мнению Ю.Терапиано, «суть поэзии Д.Кленовского, конечно, не в одном только внешнем умении, а в том, что каким-то чудом ему удалось до сих пор сохранить в целости дореволюционную духовно-душевную атмосферу, идею искусства и красоты» ( Терапиано Ю. Новые книги // Русская мысль. 1959. 16 мая. №1369. С.4).

Н.В.Станюкович назвал «Прикосновение» «одной из самых чистых и глубоких книг эмиграции» и высказал предположение, что это «книга жизненных итогов»: «Новая - пятая - книга Д.Кленовского, минуя лихорадочные болота современности, непосредственно вытекает из прохладного, бездонного озера русской лирики. <���…> Она, стремясь разгадать Большую Правду жизни и смерти, “прикасается” Божественных Тайн.

Молодость вряд ли оценит некоторые ее строки, но старость найдет в ней след своего короткого, безнадежного бунта и предсмертного просветления. Какая тончайшая ткань брошена поэтом над “родимым хаосом”! <���…> Д.Кленовский перекликается (откинем нелепую мысль о подражательстве - оно, на такой высоте, невообразимо) с Тютчевым в своей “ненасытной” любви к земле <���…> “Касания” поэта ко всему, чем мы жили и живем, обладают чудесным даром воскрешать полузабытое, стершееся и снова дарить теми полноценными впечатлениями бытия, которые казались нам уже навеки утраченными» ( Станюкович Н.В. Среди книг и журналов // Возрождение. 1959. №88. С.125–128).

Большую журнальную статью посвятил Кленовскому Н.Ульянов: «Кленовскому, благоговеющему перед памятью Гумилева, удалось счастливо пройти между двух смертей - безличия и позы. <���…> Образ его не вызывает сомнения в подлинности. Это редкий в русской литературе, особенно в современной лирике, образ. Обо всем случайном, что было, обо всей грязи времени, через которое прошел, он молчит. Боль свою и раны скрывает. Он знает, что страдание утратило цену в наши дни, что оно унизительно, некрасиво. И он не хочет жалобы и грусти Чайковского в своих стихах, но стремится к сдержанному аристократическому тону Шопена. Рожденный быть поэтом, он все чуждое поэзии отбрасывает.

Кленовский, подобно йогу или тибетскому мудрецу, знает какую-то тайну мира и человека. В его стихах можно подметить подобие учения. Оно связано с перевоплощениями, со странствием души через миры и времена, с пониманием смерти, как освобождения и нового рождения. Говорят, это взгляд теософский. Не берусь судить. В нем столько же от пантеизма, от натурфилософии, от мистицизма начала ХХ века. Важно, что в нем нет ничего, что не было бы уже достоянием мировой и русской поэзии. Если поэт и увлечен какими-нибудь доктринами и верованиями, мы их не замечаем; он, как пчела, сумел добраться до их поэтического меда и вкус меда делает безразличным его происхождение.

<���…> творчество его - редкий образец служения слову. Не много в наши дни найдется мастеров такого чеканного, простого, но сильного стиха. Он точен, ясен, конкретен. Никаких туманностей, ни одного фальшивого, либо вычурного образа, все имеет гранитные, и вместе с тем легкие очертания. Правда и простота в соединении с изысканностью составляет неотразимую прелесть образов Кленовского. Чего стоит один этот царскосельский

Поэтика Кленовского никогда бы не могла быть выведена из “манифеста” З.Гиппиус:

Иных слов, кроме “здешних”, у Кленовского нет и он в них не нуждается. То таинственное и необычайное, что ему ведомо, никакими другими словами передано быть не может. Его трансцендентальность овеществлена, материализована.

Осязаемость и вещность нашего мира - необходимое условие поэзии Кленовского. <���…>

Скажут: не велика заслуга выступить через тридцать лет продолжателем отошедшей в историю школы, не принявши во внимание совершившегося с тех пор литературного прогресса. Но кто сказал, что последние тридцать лет означают прогресс, и кто возьмет смелость утверждать, что поэзия шла вперед, а не “брела разно” и не блуждала глухими тропинками? В годы разброда ценятся люди, у которых сильна память о столбовой дороге литературного развития, а Кленовский с самого появления в эмиграции не устает вещать об обретении им этого пути. Он знает, что последний столб, венчанный бронзовой фигурой орла, носил название акмеизма, и начал от него свое движение, игнорируя все другие вехи и знаки. Он не устрашился даже слабостей акмеизма - бедности метрики, строфики, мелодики, и вытекающего отсюда ослабления стиховой напевности; принял это во имя стремления к простоте выражения, к оборотам разговорного языка. Кто знает, как трудно давалась такая простота Ахматовой и Мандельштаму, тот не может не оценить успехов Кленовского в развитии этой стихотворной тенденции.