Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Бегу пустыней переулка
И рассуждаю сам с собой,
И, камнем отраженный гулко,
Мой голос кажется трубой.

— Ну, что же, наступили сроки?
— Где эти ангелы твои?
А ветер бороздит мне щеки
Ожогом ледяной струи.

И ангел бронзовый на башне,
Обросший инеем и льдом,
День этот, как и день вчерашний,
Возносит в сумерки с трудом.

Недаром целый день вчера
Снаряды падали так близко,
И из-за черного бугра
В тумане возникала вспышка.
Враги сегодня тут как тут,
Всё поле трупами пестреет,
И через несколько минут
Нас пулемет соседний сбреет.
— Картечь, картечь! — Уже замки
Дают отказ и заедают,
Уже голодные штыки
О чьем-то жребии гадают, —
Но вдруг из ближнего леска
Как будто холодком пахнуло,
И чья-то чуждая рука
Прикладом сломанным взмахнула,
Кольцом торжественно блеснула,
И грудь моя исподтишка
Глотнула ветер — и вздохнула…
Летит уланский эскадрон,
Атака дочиста отбита,
И, заглушая боль и стон,
Смех обступил со всех сторон —
И смерть до вечера забыта.
Иду и воздух пью сосновый,
Считаю листья на сучках,
Лазурь томится в облаках
Весной неповторимо-новой…
Нет, сердце никогда не билось
С такой блаженной полнотой,
Мой прошлый день — лишь сон пустой,
В нем смерть моя — еще не снилась.

Не спится мне. Не знаю почему —
Лежу всю ночь и комкаю подушки,
Всю ночь гляжу в изменчивую тьму,
И вот — из тьмы ко мне приходит Пушкин.
— Скакал всю ночь, цыганская судьба.
Он бросил плащ и улыбнулся хмуро.
— На сорок верст случайная изба,
— Но даже в ней жандармы и цензура.
О, легкий взлет горячечной мечты, —
Мне сладостно в жестокой лихорадке
Запоминать и смуглые черты,
И разговор, текущий в беспорядке.
— Берлин? Еще бы; так и в старину,
— Российской музе странствовать не внове,
— И я свершил прогулку не одну,
— Был и Кавказ, и служба в Кишиневе. —
Стучат часы. Бессонница и бред,
Ползет рассвет, медлительный и скучный —
Уж колокольчик замер однозвучный,

Шарлоттенбург, Курфюрстендам, — не верю, —
Я выдумал, проснусь и не пойму. —
Спой песенку, задумчивая Мэри,
Как пела Дженни другу своему. —
Блестит асфальт. Бессонница как птица,
Во мглу витрин закинула крыло, —
Вон, в зеркале, бледнеет и томится
Еще одно поникшее чело.
За ним — другой. Насмешливый повеса,
Иль призрак ночи, иль убийца? Что ж,
Когда поэт на Пушкина похож,
То тень его похожа на Дантеса.

Немудрено. Ведь рифма не в фаворе,
На почтовых и думай, и строчи —
В фельдъегери поэта! Поскачи, —
В Сибирь, к цыганам, к немцам, — что за горе?
Так исстари. Такая участь наша,
И умереть спокойно не дадут;
Лет через сто — потомков правый суд,
А в настоящем — ссылки да Наташа.
Гони, ямщик. Добраться б до корчмы,
Лучину вздуть и переправить строки.
Уже метель запела о Пророке,
И ветер жжет лобзанием Чумы.

Час замыслов. Работа бьет ключом.
Час поздний муз. Скрипят тихонько двери.
Косая тень склонилась над плечом, —
Он снова здесь, задумчивый Сальери.
Вошел — и замер. Чопорный сюртук
Без пятнышка, перчатки без изъяна;
В глазах — зима. Но в нервном взлете рук
Вся музыка, все ритмы Дон Жуана. —
— Поймете ль Вы?
— О, знаю, он поймет,
Но не простит. Плотней задернет шторы
И с нежностью, с отчаяньем вольет
В напиток мой последний дар Изоры.

Да, им легко. Одна забота —
На сердце наложить печать,
В минуту гнева промолчать,
Друг в друге вызывать зевоту.

Несложный круг, пустое дело,
И даже солью клеветы
Не сдобрить пресной пустоты,
Что этим миром овладела.

Но если изредка, случайно,
К ним ветер гостя занесет,
Чья речь звучит необычайно,
Чей взор глядит с иных высот,

Чей путь проходит стороною,
Поближе к безднам и звездам, —
Какая ненависть волною
Вскипает по его следам!

И если он слегка запнется,
Смутится яростной молвой, —
Какая буря пронесется
Над обреченной головой!

Поэт. Клонясь над водопадом,
Не пей обманчивой струи,
Но утоли змеиным ядом
Уста засохшие твои.