Николай Тарусский - Знак земли - Собрание стихотворений

В деревянном городке
Я менялся голубями
С однолетками-друзьями.
И, бывало, на коньке
Турман сядет, белокрылый, –
Мы хлопочем что есть силы,
Машем длинными шестами,
Бьем в ладоши и кричим.
Он сидит вверху над нами,
Белокрыл и недвижим.

В деревянном городке
Сливы спели, груши зрели.
Сладкий привкус карамели
Целый день на языке.
А на улицах старушки –
С длинной шпилькой на макушке.
Поросенок и теленок
Разлеглись на мураве.
Слышно, как пищит галчонок
В светлой липовой листве.

В деревянном городке –
Запах яблонь, запах липы,
Целый день дверные скрипы,
Пестрый зяблик на сучке.
И малиновка, и славка –
Над садовою канавкой.
Над рекою гул и гам,
Плеск и крики, плеск и крики.
Хлещет солнце по ногам,
Бьет дыханием клубники.

В деревянном городке
Мы, друзья и однолетки,
Распахнули как-то клетки
И пешочком, налегке,
С узелками и мечтами –
Тропкой, большаком, мостами –
В направленьи на Москву –
Над цветами, над кустами,
С узелками и мечтами,
Зашагали сквозь траву.

Деревянный городок,
Детство милое, простое,
Где впервые, как жучок,
Ползал техник Днепростроя;
Где водитель кораблей
Туркал кротких голубей;
Где по крышам лазал летчик,
И жужжала сетка пчел;
Где лобастый мальчик – зодчий
На песке чертеж нашел!

За тебя, мой городок,
Деревянный городок,
Пью с героями-друзьями,
Будто снова – с голубями,
Будто бы на флюгерок
Турман сел и бьет крылами!
Ну, еще, еще глоток
За тебя, мой городок!
1937

За окошком – ливень, черный пал,
Вздувшиеся русла майских рек.
Под горой цветистых одеял
Умирал небритый человек.

Посреди окладов и божниц,
Серафимов и архистратигов,
Смуглых, будто обожженных лиц,
Он был желт, как лист старинной книги.

Он метался, звал, не понимал,
А в груди бурлило клокотанье.
Он, не видя, руки поднимал
В жадном, отвратительном желанье.

Будто по дороге столбовой
К старому раскольничьему черту
Он хотел лететь со всей избой,
С сундуком, с заветною кисой,
Потучневшей от рублей затертых,

С холмогоркой, с парой крутобедрых
Вороных неезженых коньков,
С толстой девкою, несущей ведра,
С тройкой огнечерных петухов, –

С этим миром, стоившим немало
Унижений, подлости и слез…
А над ним, над пестрым одеялом,
Старший сын к половикам прирос.

И старик едва, чуть уловимо
Всё шептал: «ключи… ключи… ключи…»
А над головою серафимы
Поднимали острые мечи.

Меч упал. Старик с открытым ртом,
Уронив пылающую свечку,
Смолк. Но в смерть ворвался гоготком
Жирный гусь, томившийся под печкой.

Он на всю избу загоготал,
Будто ждал, чтоб умер человек…
За окошком – ливень, черный пал,
Вздувшиеся русла майских рек.
1938

Широколобый мальчик над водой,
Над пенистой дорожкою седой,
Бегущей из-под мельничных колес
В горошинах, дробинках мелких слез.

Он слышит гул рокочущей воды,
Хрустящий круглый говор жерновов –
Всю эту песню мельничной страды,
Звучанье летних мельничных трудов.

Над мельницей огромная лоза –
Зеленый шар, насаженный на ствол,
Бросает тень, как туча, как гроза,
На полреки, засыпав пруд листвой.

И, поглядев на девочку с ведром,
Что за водою только что пришла,
Он к сваям вниз спускается зверком –
В тенистую прохладу из тепла.

Простудою несет от колеса.
И водоросль, как рыжая коса,
Прилипнув к сваям, мечется в струе,
В пузыристой стеклянной чешуе.

А девочка ушла. И он – один –
Над толкотнею струй, над зеленцой
Мелькающих, как вспышки, рыбьих спин
Среди столбов, пропитанных гнильцой.

Часы проходят. Всё слышнее гул,
Скрип колеса, падение воды.
Он с головой ушел. Он затонул
В просторном гуле мельничной страды.

И этот гул, наполнивший его,
Сквозь полусон звучит, как торжество,
Как зрелый летний день, как жизнь сама,
Что от цветов и солнца без ума.

И он взволнован голосом любви.
Он руки загорелые свои
Протягивает вверх – к лозе, к ветвям,
И вниз – к воде, к язям и голавлям…