Людмила Зыкина - Песня

Многих певцов и певиц на Западе отличает «повышенный градус» сценического поведения, экспансивная, а попросту говоря, суетливая манера держаться перед микрофоном.

А Элла — грузная темнокожая женщина в белом платье — почти не двигалась на сцене, рельефно выделяясь на ее фоне. Выразительное лицо поражало своей сосредоточенностью.

Ее неповторимый по тембру (особенно на низких регистрах) голос разносился по рядам. Я разобрала всего несколько английских слов, но глубокий общечеловеческий смысл ее песен был понятен без перевода. Каждая нотка, каждая краска в ее вокальной палитре рассказывали о самых потаенных женских переживаниях: страсти, горе, отчаянии, тоске, блаженстве…

Такое же светлое ощущение прекрасного испытывали жители многих городов нашей страны, когда за рояль садился Ван Клиберн!

В один из приездов в Америку я вновь увидела его.

Сидел он усталый, измученный, чуточку осунувшийся, мало чем напоминавший того долговязого техасского парня — кумира москвичей, что получил 1-ю премию на Конкурсе имени П. И. Чайковского.

Я спросила, почему он так выглядит.

«Я вынужден работать как машина! — горько ответил Клиберн. — Мне платят большие деньги, и я люблю работать, но в душе у меня пусто: артистом чувствую себя только, когда приезжаю к вам, в Россию».

Этот разговор происходил в доме покойного Сола Юрока.

С американским импресарио Юроком (он любил, когда его называли, как некогда Шаляпин, Соломончиком) я познакомилась лет десять назад. После моего концерта он сказал мне несколько добрых слов и пригласил на гастроли в США.

В третий свой приезд в Америку я довольно близко узнала его. Встречались мы потом и в Москве. Юрок приезжал в СССР по нескольку раз в год; здесь у него было много друзей; я заметила, что ему доставляло удовольствие слышать русскую речь и самому говорить по-русски. Когда он переходил на английский, говорил скупо, по-деловому, и глаза его гасли.

Он очень любил актеров. «Артисты как дети, — повторял Юрок. — Их надо вовремя накормить и вовремя уложить спать».

Свой концертный бизнес он развернул в то время, когда слова «красный» и «русский» внушали в Америке всеобщий страх, и бомбы сионистов не случайно рвались в конторе Сола Юрока…

Организуя в Америке гастроли лучших советских исполнителей, Сол Юрок как бы возвращал долг стране, бывшей когда-то его родиной.

Теперь-то уж я привыкла к тому, что за кулисы, где бы мы ни выступали за границей, непременно придут заплаканные люди и обратятся по-русски: «Спасибо Вам…»

Горько слышать русскую речь от людей, утративших право называться советскими гражданами.

Я не судья этим людям, да и неудобно расспрашивать, как и при каких обстоятельствах оказались они вдали от родины, от ее неба, снегов, музыки. Но, услышав родные песни, они чаще всего сами рассказывают о своих тяжких скитаниях по свету. Сколько таких историй, порой беспощадных исповедей переслушала я в Австралии, во Франции, в Америке!..

…Пожилой врач, еще младенцем увезенный на чужбину, но старающийся говорить с особым московским «мхатовским» выговором и заставляющий детей учить русский.

…Парижский таксист, вахмистр деникинского корпуса, очутившийся за тысячи верст от своего родного Тихого Дона и давно уже осознавший вину перед родиной; мечтал вернуться — но так и не смог, не решился.

…Его сын, жадно следящий за нашей жизнью, за успехами Советской страны, собирающий портреты Гагарина и пластинки с советской музыкой.

И еще десятки, сотни судеб. В общем-то разных, но схожих в одном — в неизбывной, разъедающей сердце тоске по Родине, по ее песням.

Как-то в Париже на один из моих концертов пришло много эмигрантов. Мне пришлось петь больше, чем обычно: хотелось в песне рассказать о России, пробудить в этих людях самые сокровенные чувства. После первого отделения на сцену поднялся седой как лунь старик и опустился передо мной на колени. Сколько я ни уговаривала, не вставал и всё повторял:

— Если б мог, все бы отдал только за то, чтобы умереть на родине…

А потом, не стыдясь слез, сказал: «Родимая, если доведется встретиться, привези горсть русской земли!»

В США на концерты академического Русского оркестра имени Осипова (американцы называли его «Оркестр «Балалайка») приезжали русские, украинцы со всех уголков Соединенных Штатов и даже из Латинской Америки. Они наперебой зазывали нас в гости, вручали визитные карточки, обижались, когда приходилось отказывать.