Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

И женщин дюжины лихие
Выходят из костей мужчин.
И в каждой новая стихия,
И страсть мышиная пищит.

А шпоры звезд, – им вечно звякать.
Миров поэма такова.
И, как поэмы в мире всякой,
Ее не кончены слова.

Цвела вселенная другая,
Огнем бессмертия цвела,
И с раскаленных звездных гаек
Не сыпалась на землю мгла.

И не было самой земли-то,
А было сердце из огня.
В нем все земные были слиты
И то, что там, внутри меня.

Огнистой шерстию обросший,
Как зверь, метался рыжий шар.
Незримой инфракрасной ношей
На нем болталася душа.

Но время занавес спустило.
Огня, как рампа, гасла прыть.
И толп воды глухая сила
Подмостки суши стала рыть.

И с той поры доселе длится
Антракт безумный, роковой.
И звезд гримасничают лица,
И волн и строк не молкнет вой.

Быть может, я тебя наивней,
Но верю я в грядущий век.
Подымет счастие на бивни
Древнейший мамонт – человек.

Залезет лапой закорузлой
В зарю оранжевых садов.
И новых рек иные русла
Омоют бедра городов.

Вздохнут невиданные крылья,
Решетки зла преодолев.
И лунный мед мужчина выльет,
Как в ночь египетскую лев.

И будет женщина иначе
И раздеваться и рожать.
И жизнь, рождаясь, не заплачет.
И смерть не выйдет из ножа.

А солнце в блузе неба синей
Златые руки засучит
И всей охапкой людям кинет
Колосья новые – лучи.

Мы не воруем, переходим
Один в другого мы.
Переселенье муз в природе.
Так звезды на скрижалях тьмы.

И был Гомер, и был Гомерик.
И тот же звон, биенье то ж
Проходит и на вечность мерит
Певца немолкнущую дрожь.

Себя найду во многих, знаю.
И многих я найду в себе.
Над бездной я иду по краю.
И та же синь в моей судьбе.

Не уйдешь и не укроешь
Змей, мечей, миров, дорог…
Сердце алое такое ж
В этих черных ребрах строк.

Но другие, снеговые
Улыбаются меж тех,
Гнут невидимые выи,
Непокорные мечте.

Рельсы белые на шпалах
Букв обугленных речей.
Здесь промчались в искрах алых
Паровозы всех ночей.

Строки между строк, лишь по три
В четных врезались строфах.
Но их пламень белый смотрит
В триста глаз, сердец и плах.

Вильнет столетий длинный хвост.
Автомобиль – в музейных стенах.
Как сено, радий будет прост,
Как вила, радиоантенна.

Лишь археолог будет знать
Существованье мотоцикла.
Давно в народ, как прежде в знать,
Скучища смертная проникла.

Поэтов нынешних, как древних,
Пред сном откроет кто-нибудь,
И скука зимняя деревни
Сщемит американцу грудь.

Как искры солнц подземных, люди
До многих Марсов долетят.
И понимать Эйнштейна будет
Новорожденное дитя.

И станет жизнь еще короче,
Улыбка смерти веселей.
А звезды в черном храме ночи
Не перестанут лить елей.

И все машины будут стары.
Лишь вечно будет та нова,
Чьи неустанные удары
В затишьи ночи ткут слова.

У певца сегодня праздник.
Как шампанское, закат.
Струны бешеные дразнит
Опьяненная рука.

Близкий ветер по-цыгански
Воет, пляшет, тра-ля-ля.
Золотой вечерней ласки
Жаждет смуглая земля.

И встают из звезд-словечек,
Как миры, встают слова.
И певец минуту вечен
И минутой мир сковал.

Я вижу час, он жутким будет,
На костылях лучей придет.
С закатным панцирем на груди,
С улыбкой лунной во весь рот.

За ним, дыша шагами, войско,
Машины тишины за ним,
И вьются конницей геройской
Тысячелетия и дни.

Зайдет в шатер дырявой ночи,
И в свитке млечного пути
Он вместо звездных многоточий
Слова разврата начертит.

Забыл в тумане, и следа нет
От слова, что сказала ты.
Огонь бежит по ребрам зданий,
Визжит на скрипках золотых.

И звезд граненые бокалы
До голубых краев полны.
И бродит половой усталый
С лицом бессмысленным луны.